Юрий Ищенко - Одинокий колдун

— Я не хочу, я не могу спать! Болит же! — встревожился мальчик, к нему вернулись все предыдущие опасения за свою жизнь.

Но истопник его не слушал, подошел, грубо закрыл ему глаза грязной, вымазанной в угле ладонью и забубнил затихающим, усталым голосом:

— Спи, спи, салага, устал, досталось тебе... Все обойдется, а завтра станет полегче...

Егор поверил и крепко заснул.

После этого нагромождения событий и опасностей вдруг наступило затишье, на две недели. Конечно, компания Ханны по-прежнему гоняла Егора. По-прежнему кричала и материлась на людей дворничиха Ванда. Чадила труба над котельной, а значит, там жил и работал истопник. По утрам ревели с Невы гудки пароходов, им вторили гудки заводов на набережных и на Большом проспекте. У их берега, возле набережной лейтенанта Шмидта, поставили старый списанный пароходик, который вскоре дал течь и наполовину затонул. Егор изучал пароходик целыми днями, исследовал трюмы, моторный отсек, устройство мачты. Он решил при первой оказии удрать на пароходике подальше от врагов. И корабль для путешествий звался подходяще — «Полярный Одиссей».

Была одна счастливая особенность у этого затишья. Остальные дети пошли в школу, а Егор не пошел. Папка-то, что называется, запил. Мамка не вернулась, переехала к другому мужику (по слухам; ее никто не видел) и подала в суд на развод. Ни портфеля, ни тетрадок, ни одежды для школы Егору не купили. Да и какая там учеба, если в их комнате даже пища стала редко появляться. Ели хлеб и жареную картошку с сырой луковицей для аппетита. Готовил Егор сам, снискав некоторое уважение у соседок на кухне. Папа с каждым днем становился скучнее и равнодушнее. Он взял отпуск на работе, спал да ходил рыбачить. Рыбы ни разу не принес; он пропивал улов, возвращался очень грязный и пьяный, валился в сырую вонючую постель и храпел.

А потом, через две недели пришла суббота. Соседи лихорадочно и рьяно приготавливали на кухне борщи и пельмени, дышать папе и Егору стало совсем трудно. Поэтому оба решили уходить, Егор к пароходу, а отец на рыбалку. Мальчик бегом выскочил в арку, не замеченный врагами, и радостно побежал к реке. А отец замешкался, столкнулся с собутыльником, у того под пиджаком грелась большая бутылка «Яблочного». Они присели у фонтана, приняли на грудь для согрева. Приятель задремал, папка Егора собрался было идти дальше, на реку, стал собирать рассыпавшиеся снасти. Тут и подошла Ванда, тоже подвыпившая, чем-то с утра недовольная, и понесла на отца:

— Гляньте на него, на ханыгу! Жена у него сучка, нашла кобеля покрепче, сбежала! А сам-то уже алкаш беспомощный, на виду честного народа, на виду детей и стариков надирается. Ты чему молодежь учишь? Тут мои дочки играют, а ты газончик засираешь...

— Заткнись! — сказал грубо папка Егора, вино его расхрабрило, и он с размаху, зло влепил Ванде пощечину.

Сам не ожидал такого успеха. Баба, что в ширину больше, чем в высоту, весом в два раза превосходившая слесаришку худенького, отлетела от него, с трудом устояв на ногах. В субботу двор был полон старух и праздношатающихся людей, все обмерли и придвинулись, готовясь к зрелищу роскошной драки.

А дворничиха почему-то не захотела кидаться на пьяного рыбака. Она стала пунцовее вареного рака, она затряслась от того, что не знала, как пострашнее, помучительней отомстить за позор на виду у всех. И вдруг успокоилась (лишь внешне, но все это поняли): у Ванды мелкой дрожью налились толстые руки, задергалась и взметнулась нечесанная грива волос. Взвился над людьми голос — густой, невразумительный, монотонный рык, от которого всех вокруг как-то забеспокоило. И люди стали отбегать и прятаться от лиха.

— Забери тебя вода, забери тебя тина, опутай ноги осока, всоси тебя жижа и омут... Пусть брюхо твое прочистят рыбы, пусть глаза проглотят угри, и желудок, и сердце, и кишки твои вылезут наружу...

— Замолчи! Замолчи, стерва! Не смей! — закричал кто-то с отчаянием.

Это от котельной к Ванде бежал истопник, услышав ее мерзкий вопль заговора.

Как сомнамбула, Ванда медленно развернулась к истопнику. Протянула руки и заговорила снова:

— Ты тоже скоро сдохнешь. Ты не уйдешь от нас. И земля тебя не примет. Вода не примет. Огонь не возьмет. Мучиться тебе нескончаемо. Я это знаю, слышишь, знаю!

У истопника от ярости перекосило лицо, он подошел, в упор глядя на беснующуюся расширенными черными зрачками. Сказал ей что-то, чего никто не расслышал (самые смелые к этому моменту дежурили в окнах и в дверях подъездов). Но от его слов снова дворничиху отшвырнуло, повалилась она на землю. Все видели, что истопник к ней пальцем не прикасался.