Юрий Ищенко - Одинокий колдун

Ее рука уже отмерила линию на голом вздувшемся животе, и теперь так же твердо, как древний японский самурай, она совершила харакири. Лопнула под бритвой кожа. Несколькими короткими рывками она посекла слои жира и напряженных мышц. Нащупала твердую стенку матки, похожую на наполненную горячей водой резиновую клизму, и резанула по ней.

В хирургии медицинского института на Петроградской стороне ей четыре часа делали операцию. Закончили в семь утра, когда светало и после грохотавшей всю ночь грозы умытые улицы блистали чистотой. Шансов на выживание врачи давали самую малость.

В восемь утра вдребезги пьяный санитар повез баки с «органическими отходами» из хирургической операционной в подвал, где обрезки плоти сжигались в топке. Санитар не спешил: ноги плохо ступали, да и ночная смена закончилась. Завернул к приятелю-охраннику на первом этаже, вместе с грохочущими баками на тележке. Оба хотели опохмелиться после бессонного дежурства. Выпили по сто спирта. Затем увидели, как сдвинулась крышка бака, выполз белый зародыш размером с кошку, но без шерсти. С красными глазами на бесформенной голове и с жабрами, — что выпившим показалось самым омерзительным. Зародыш был в крови, своей или материнской, они не разобрали. Он прополз по линолеуму, зашипел, мужики поджали ноги, а он скрылся за дверью женского туалета.

Но чтобы не пугать людей попусту, лучше будет проследить судьбу дитяти Исхода и ведьмы, впрочем, и колдуна, до конца:

Еще через двое суток на тетю Валю, нянечку (самую заботливую и самую дорогостоящую) из онкологического отделения, что располагалось на первом этаже, было совершено нападение. Она отлучилась в туалет. Из унитаза вынырнул и вцепился в незащищенную срамную плоть нянечки зародыш, жаждущий пропитания. Тетя Валя была крупной и суровой женщиной сорока пяти лет, она не растерялась, а с громоподобными криками выскочила из туалета и побежала, даже не сбросив приспущенных панталон. Сумела оторвать болтающегося между ног гада: вместе с двумя прибежавшими санитарами они забили шваброй, тяжелым огнетушителем и табуретом белое вонючее существо до смерти и до состояния размазанной по полу и стенам слизи. После чего им никто не поверил, — из тех, кто не участвовал в сражении. Правда, у тети Вали констатировали травмы, свидетельствующие о попытке изнасилования.

В эту же ночь, помимо харакири, свершилось еще одно, страшное и единственно возможное деяние.

К вечеру над городом тучи сгрудились так плотно и низко, что, казалось, наступила преждевременная ночь. Дул сильнейший северный ветер. Он нагнал в Неву воды с залива, река забесновалась, как черная пантера в гранитной узкой клетке. Срывала с причальных канатов корабли, волокла их прочь, на мели и на стремнину. Корабли начинали бить воду винтами, неуклюже разворачиваться и уходить подальше из опасного устья. Но дождя все не было; ветер разносил пыль и сор, и духота, столь несвойственная студеному и мокрому ноябрю, распространилась по всему городу. А в черных, налившихся, как гигантские фурункулы, тучах уже посверкивали первые короткие и неоперенные молнии. Глухо, откуда-то из глубины туч, доносились раскаты грома.

Потом дождь пошел. Он лил косыми от ветра, густыми и размашисто хлещущими струями, так что никакие зонты, арки или козырьки крыш, порталов, балконов не спасали людей на улицах от воды. Улицы быстро пустели. Мощнее ливень хлестал на окраинах города, в Купчино или в Озерках, на Ладожской и тому подобных местах. Меньше воды падало с небес в центре. И ни одной капли не обронили черные тучи на Васильевский остров, — даже мосты Дворцовый, Шмидта, Тучков были мокры лишь наполовину.

Но именно здесь, на колеблемом двумя рукавами реки, штормовым ветром и звенящим от электричества и прочих стихий воздухом куске одинокой суши, было неуютнее всего. Трое путников, шагавших по острову с инструментами и мешками на плечах, хорошо это ощущали. Двое из трех пешеходов были явно обеспокоены и суетливы. Третий был мрачен и равнодушен к любым проискам стихий.

Любопытное, завораживающее явление природы, о которое все еще спотыкаются метеорологи, и которое в народе зовется «воробьиной грозой», можно было наблюдать в тот вечер и ночь на Васильевском. Впрочем, его жители то ли из мудрости, то ли из наследственной робости и мышиных инстинктов вовсе не любовались воробьиной грозой. Так называлась гроза, при которой есть тучи, есть молнии и гром, — а вода не льется, лишь носятся по небу и у самой земли мириады ошалевших галдящих птиц, среди них особенно многочисленны воробьи. Но, поскольку у нас тут север, воробьи улетели куда-нибудь в Москву, то над островом метались преимущественно вороны и чайки. Как же они носились!