Дмитрий Булгаковский: Живая смерть (сборник)

Длинная белая дорога — на ней две фигуры с трудом подвигаются к замку. Одна из них — мужчина, немного помоложе первого старика, другая — прелестная девочка с длинными кудрями роскошных каштановых волос, развеваемых по воле ветра; у нее большие черные глаза, полные свежего невинного счастия; несмотря на труды и усталость, она прыгала, освещенная солнечным сиянием.

Неужели это может быть детский портрет Живой Смерти? Да, это она. Та прелестная, полная жизни, девочка и эта бледная фигура, неподвижно, как скелет, лежащая в гробу, но еще дышащая и живущая — одна душа, одно существо.

Она была высокого рода, знатного происхождения. Роковое несчастие лишило ее родной семьи, когда не минуло ей и десяти лет, оторвало ее от всего, что детство любит и заставило ее странствовать, не имея другого покровителя, кроме старика, идущего рядом с нею и посвятившего жизнь свою ее семейству. Он увел ее на свою родину, воображая в простоте души, что на родине все по-прежнему будут знать и любить его, хотя прошло уже много десятков лет с тех пор, как он расстался с родным домом, где теперь даже имя его забыто.

Вот они у ворот замка. Старики поздоровались и Ансельм попросил стакан молока для девочки. Старый Радок устремляет зоркие глаза на миловидное личико, подавая ей желаемое, и спрашивает: «Видно, вы издалека? Ночь наступает. Дитя прихрамывает. Не хотите ли переночевать у меня?»

Ансельм с радостью принимает приглашение, выраженное с явным радушием, и они следуют за своим хозяином. Не в замок — нет, столетия прошли с тех пор, как кто-нибудь переночевал в тех стенах — но в простую, массивную избушку, примыкающую к нему. Тут Радок предлагает им гостеприимство и, после легкого ужина, старики закурили трубки и сели на скамье у дверей избушки, а девочка то отдыхала после сильного утомления на зеленой травке, то бродила между скудными цветниками некогда роскошного сада. Старики побеседовали между собою и потом очень натурально разговор коснулся древнего здания, высившегося пред ними. Ансельм сильно удивлялся тому, что такой прекраснейший замок покинут его владельцами, а Радок, без всякого негодования, стал распространяться насчет величия и знатности древней фамилии, которой принадлежал этот замок.

— Клянусь честью, — говорил он, — хотя у них много поместьев и замков чуть не во всех провинциях, но подобного замка у них нигде нет; несмотря на то, эти древние стены покинуты и безлюдны больше двух столетий и предоставлены летучим мышам и совам, мне и моим предкам. Во время последнего графа, еще жившего в доме своих предков, здесь было совершено ужасное преступление, и с той поры в замке появляются страшные привидения и слышатся ужасные звуки, так что ни один человек в мире не осмеливается здесь ночевать со времени 15.. года, когда совершено было то преступление, за исключением только Радока, жившего в то время, и его сына, но и они вскоре были вытеснены оттуда и принуждены были искать пристанища в этой жалкой избушке, где и я теперь проживаю. Надо вам знать, что мы, Радоки, всегда были верными слугами графов де Креспиньи. Все Радоки большого, выше обыкновенного роста, и у каждого Радока только по одному сыну, который родится затем, чтобы жить и умереть за графов де Креспиньи, и вот почему одни мы, Радоки, можем жить так близко и присматривать за замком, несмотря на то, что в нем появляются привидения. Пока жив граф де Креспиньи, Радок не боится ни человека, ни черта. Но даже и такая преданная любовь, как та, которая сродна крови, текущей в наших жилах, не может разрушить эти чары. Нет, совершить это дело предназначено более нежному и совершенному существу. Проклятие может быть снято только тем, кто имеет знатное происхождение и незапятнанное имя, и я знаю, что приспело это время, потому что так предсказано в древнем пророчестве.

Сильно возбужденный этими таинственными словами, Ансельм полюбопытствовал разузнать подробности.

— Слушайте, слушайте древнее пророчество, — сказал Радок и вслед за тем произнес туземным наречием несколько стихов, которые я могу передать только в подстрочном переводе: