Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

Некоторых удивляет, что овинник мог появиться в конторе совхоза. На мой же взгляд, нечистой силе как раз самое место в конторах совхозов, колхозов, лесхозов, и прочих сатанинских учреждений. Тем более они никогда не были освящены церковью. Более подходящим местом для явления нечистой силы может быть разве что Крайком КПСС или Дом политпросвещения.

Сибирская нечисть

В Сибири на совершенно особом месте находятся истории про нечисть, обитающую в лесах, а также в заброшенных строениях и деревнях. В ХХ веке эта тематика не исчезла и не ослабла, и причина этого понятна – в Сибири в крестьянском хозяйстве всегда была очень велика роль охоты, путешествий, отхожих промыслов, торговли.

Уже в XIX веке сибирский крестьянин вынужден был активно торговать, а города часто далеки от деревень. Ехали дня два-три, а то и неделю, причем ехали зимой, когда останавливаться под открытым небом было почти невозможно.

Значит, люди постоянно оказывались в избушках, в домах, обитаемых только часть года, фактически в брошенных людьми помещениях, где, по точному определению А. К. Толстого, «долго ли другим хозяевам завестись?».

То же самое касается и охотничьих избушек, строений, которые делаются на заимках и на покосах, – все это помещения, обитаемые только часть года. Это дома, в которых, как говорит опыт человечества, всегда стремятся завестись «другие хозяева».

Россиянин в Сибири постоянно оказывается в таких помещениях. Если пласт историй про столкновения с «другими хозяевами» невелик, я отнесу это на счет выполнения людьми некоторых важных правил. Конечно же, в семье не без урода, но все-таки в Сибири довольно строго выполняются правила поведения во временном жилище.

Во-первых, в такое жилище принято входить как в обитаемое: снимать шапку, кланяться у входа, просить разрешения войти и воспользоваться жильем. Многие люди громко рассказывают о себе, объясняют, почему им понадобилось жилье, иногда вслух обещают себя вести «правильно». То есть ведут себя уважительно, признают правила поведения и первенство «хозяев».

Во-вторых, неукоснительно соблюдаются правила поведения во временном жилище. Пока ты в нем, ты имеешь пользоваться всем, что в нем есть, включая дрова и еду. Но, уходя, обязательно оставляют дрова и запас пищи.

В этом, конечно, сказываются элементарная справедливость и понимание, что «пока я здесь, мой-то дом без хозяина». Но не только.

Сибирские условия заставляют делать поправку на климат, на образ жизни в малонаселенных местах. Мы не знаем, кто и при каких обстоятельствах будет пользоваться этим жильем. Тот, кто придет после нас, может не иметь времени наколоть дров, например, если человек войдет в избу обмороженный или с пораненными руками.

Не так уж часто, но вполне реально складываются ситуации, когда от корректного поведения пользователей жильем зависит здоровье и даже жизнь последующего пользователя. Традиция учитывает это, и временные «хозяева» жилья должны вести себя определенным образом.

Соответствующий пласт историй связан с заброшенными деревнями. Эта реалия – заброшенные деревушки – тоже вовсе не «чисто сибирская», но у нас этого как-то особенно много. Остается удивляться тому, как быстро разрушаются дома, из которых навсегда ушли люди. Охотничья избушка или сарай для сена на заимке могут простоять по сто лет и больше, хотя пользуются ими по 3–4 месяца в году, а остальное время они стоят заброшенные. А вот дома, из которых ушел человек, ветшают и разрушаются совершенно стремительно. Буквально лет за двадцать дома превращаются в сущие руины и за тридцать-сорок практически исчезают. Дольше всех сохраняются почему-то баньки. То ли дело в том, что баньки сочетают простоту постройки и большую основательность, прочность сруба. То ли они больше нравятся новым хозяевам деревни… этого я не могу сказать.

С заброшенными деревнями, в домах и в банях которых мне приходилось ночевать неоднократно, у меня связано по крайней мере два наблюдения о необычном.

Первый раз я наблюдал эти эффекты в 1982 году, в деревне Усольцево, лежащей на одном из островов Ангары. В это время в Усольцево жило только три старухи и старик, причем вовсе не муж одной из них: его собственная «старуха» померла несколько лет назад. Жалкие остатки уже несуществующего общества, эти старики ютились в двух домиках; остальные двенадцать или почти развалились к тому времени, или пустовали, начинали разваливаться.