Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

Еще по ночам удается послушать религиозные передачи из Кореи. Мы их так и называем – послушать «корейского провоповедника», и вот на эти-то передачи обязательно приходил Ваня Прада. Дармоеды из КГБ транжирили народные деньги, чтобы заглушить передачи. В городах их, соответственно, поймать было почти невозможно из-за «глушилок». Но здесь далеко от городов и от «глушилок»; передача плохо, но слышна.

Диктор плохо знает русский, дико выговаривает согласные, словно произносит их по нескольку раз, что-то вроде «Аннеччка-а»… Эта «Анечка» якобы пишет письма корейскому проповеднику, и он обращается к ней. «Аннеччка-а, ты спрашшиваешшь, кто этто тако-ой, тьявволь… Я ттеббе счечасс оппьяссню-ю»… Мы хохочем. Мы страшно радуемся этим передачам. Они настолько тупы, до такой степени комедийны, что их просто невозможно принимать всерьез. Эти передачи – самый лучший способ сделать нас закоренелыми советскими атеистами. Мы упиваемся чушью, на выход которой в эфир потратил большие деньги какой-то американский или корейский псих. Советские психи потратили еще большие деньги, чтобы мы не могли слушать эту чушь и смеяться над ней. Ванькина физиономия расплывается в жизнерадостной ухмылке, он просто не может слушать спокойно это идиотское «анн-ечч-ка-а», начинает подпрыгивать на табуретке и все глупее улыбаться.

Крепкий чай, сигарета, наше общество постепенно приводят Ваню в более вменяемое состояние… Но самое главное, чтобы послушать «корейского проповедника», он пришел к нам на стационар. Раз пришел – тут уже я сижу, приходится, как он ни стеснялся, знакомиться.

Вот Ваня и рассказал мне первым эту историю где-то в июле 1989 года. Рассказывал он очень долго, много раз сбивался и прерывался; похоже, он временами жалел, что вообще начал что-то и кому-то рассказывать. Я пересказываю ее таким образом, чтобы придать истории как можно более литературный вид.

Было это в 1988 году. Тогда лето стояло невероятно влажное, дождь почти не переставал. В некоторых экспедициях за весь июль и август работали дней пятнадцать или двадцать, да и то чаще всего не полностью. Местами начинала работать своего рода местная «фабрика погоды»: утром выкатывалось солнце, и на глазах наблюдателей испарения поднимались в небо. К середине дня новоиспеченные облака дымкой закрывали солнце, начинало парить… к вечеру проливался самый настоящий летний ливень, струи которого еще утром были частью луж и ручейков.

Красноярское водохранилище переполнилось, с него сбрасывали столько воды, что началось настоящее половодье в конце июля и в августе. Уже много лет с 1967 года пойма Енисея не заливалась половодьем, а тут подтопило и посевы, и луга, приведя в смятение скот и пастухов. Работа на реке превратилась в сущее наказание, да еще несколько раз за июль выдались грозы, да еще очень сильные, опасные.

Ванюша должен был зажигать бакены где-то около 10 вечера, было уже совсем почти темно из-за туч. Ваня не пошел спать, решил «подежурить», как он выразился. На берегу Енисея речники сделали удобную скамейку, вкопали деревянный столб, все это накрыли навесом. Так что дождь хлестал, выл ветер, волны колотились в берег, но Ваню это волновало слабо. К бессонным же ночам привык он давно, и работая бакенщиком, и браконьерничая.

Стояло около двух часов ночи, когда с реки донесся многоголосый крик. Ваня видел: что-то большое выносило из-за излучины реки. Видно было плохо, да ведь невелика разница, на чем несчастье – на теплоходе, самоходной барже или на катере. В любом случае это темное могло быть только судном, с которого шел гомон множества голосов, и Ваня метнулся к моторке.

Мимо Юксеева несло что-то совершенно непонятное… Ну, сначала рассмотреть «эту штуку» было непросто, потому что судно тонуло, опускаясь в воду другим бортом. Борт, обращенный к Юксеево и к Ване, высовывался из воды так сильно, что становилось видно было окрашенное темным брюхо, острый киль. На боку «штуки», которую никак не мог определить Ваня, торчало что-то огромное, круглое, он никак не мог понять, что именно. Тем более было темно.

Лодка Ивана шла гораздо быстрее, чем несло судно, он обогнул его с носу, чтобы посмотреть, что же это такое. На носу с другой стороны он прочитал название: «Москва» – и еще какие-то цифры, ни о чем ему не говорящие. Никогда Ваня не слышал о корабле с таким названием. На носу корабля горел странный фонарь, вроде бы за толстым стеклом теплился живой огонек. Теперь крики слышались очень явственно, и можно было различить «Спасите!» и «На берегу!».