Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

Уже позже, много позже, сотрудники обратили внимание на две странности.

Во-первых, шеф фирмы, старый партаппаратчик Протерозой Мезозоевич, прилагал все усилия, чтобы поменьше времени проводить в своем кабинете, особенно по вечерам… Вообще, сидел Протерозой Мезозоевич в коридорах власти со времен совершенно незапамятных, в шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят и никогда ничего не говорил прямо…

Даже погоду прямо не ругал. Но за всеми его поступками и мельчайшими движениями сотрудники следили внимательнейшим образом, потому что знали: Протерозой Мезозоевич ничего не совершает зря. На каждую, самую мельчайшую особенность поведения шефа рано или поздно находилось самое серьезное объяснение….

Так вот, Протерозой Мезозоевич стал исчезать из здания фирмы гораздо раньше обычного. В своем же кабинете он бывал вообще неподолгу, даже перенес совещания на бойкие утренние часы, хотя всегда был сторонником неспешных заседаний и разборок в тихие вечерние часы. Ведь когда деловая активность стихает, наступает самое время подумать о чем-то неспешном.

Разумеется, поведение Протерозоя Мезозоевича истолковали: был сделан вывод, что старика утомляет шум компрессоров и отбойных молотков, а другие говорили, что он постепенно «сдает».

Во-вторых, в здании несколько раз слышалось пение старинной студенческой песни. Слова ее знали не все, а кто и знал, тот обычно не всё, а кусками, но постепенно практически все сотрудники «Лорелеи» могли прочитать наизусть и даже пропеть эти слова:

По упоминанию «Исаакия Святого» видно, что события песни происходили в Петербурге. Но пели ее, конечно же, не в одном Петербурге и вовсе не только студенты. Студенческие песни вообще в старой России были примерно тем же, что песни экспедиционные – в СССР.

Сотрудники же «Лорелеи», слушая эту песню в летних сумерках, относили ее на счет рабочих, долбивших стены и натягивавших потолки. Правда, неслась эта песня очень часто вовсе не из тех мест, где рабочие что-то ломали или натягивали. Потом вообще выяснилось, что заключал-то договор русский мастер, но вся остальная бригада состояла из этнических китайцев… Но это выяснилось тоже намного позже. Пока что сотрудники, посмеиваясь, делились впечатлениями о поведении Светланы и кто мог бы быть ее любовником, с удовольствием подпевали лихой старинной песне в золотистых теплых сумерках июня.

Мне даже называли дату, когда это все произошло… Дата запомнилась, потому что именно в этот день несколько сотрудников фирмы вдруг заключили совершенно фантастическую сделку с фирмой «Золотой попугай» и испытали мощную потребность ее отпраздновать. Где? Да конечно же, в здании «Лореляи»! Берем «пузыри» и погнали, мужики, погнали!

Стояло часов 11 вечера, когда народ подъехал к старинному зданию, бывшему родовому гнезду Мирсковых.

Улицу перекопали так, что подъехать можно разве что метров за 200, войти удобнее всего стало через черный ход, довольно далеко от парадного фасада. Тишина и полумрак невольно навевали желание пройти потише, сесть поскорее в уже отремонтированных комнатах. Двое проникли в здание несколько раньше других и попытались проникнуть в кабинет шефа: в предбаннике кабинета Протерозоя Мезозоевича всегда водились стаканы, вилки и тарелки, все знали, где их можно взять. Эти двое – назовем их Фановым и Полещуком ровно потому, что их зовут совсем не так, – уже на лестнице уловили странные звуки. Сперва им показалось, что где-то урчит огромных размеров кошка. Потом – что кого-то в кабинете шефа прижали к стенке и душат. Так им, по крайней мере, послышалось.

Душить Протерозоя Мезозоевича они позволять не хотели, но все же была в этих звуках некоторая странность. Потому услышавшие их приближались к кабинету шефа совсем не в боевом задоре, снявши ботинки и на цыпочках.

…Ох…

В кабинете шефа стоял огромный крайкомовский диван советских времен, и на этом диване Светлана стонала, выгибалась, тоненько повизгивала, вращала тазом под каким-то пожилым, массивным, утробно ворчавшим не в такт. Как ни глупо звучит, но оба вломившихся так и остолбенели, так и замерли по стойке «смирно!», вжавшись в стенку, пока не вырос перед ними этот огромный, массивный, не бросил Светлане: