Алексей Зубко - Сначала было весело

– Ты что, дура? Да кто же с президента деньги возьмет, приди ему даже в голову их предлагать.

Открыв дверь кладовки, невольно сглатываю. Денег оказывается больше, чем я вообразить могла. Впечатление, словно вошел в хранилище банка. Взяв пачку, возвращаюсь к кровати.

– Неужели вот это стоило жизней этих людей?

Великая Екатерина переводит взгляд с расползающейся в руке пачки стодолларовых банкнот на амбарную книгу.

– Конечно, стоит.

– Ты даже не человек, – произношу я, качая головой. – Ты хуже, чем каннибал Мордоворот и садист Господин Кнут.

Бабка, кашлянув, бросает:

– Бери денег, сколько унесешь, и иди.

В ее глазах нет ни тени сомнения – я буду торговаться. Судить людей своей меркой – это большая ошибка.

– Уйду, – киваю я. Одним быстрым движением сворачиваю доллары в трубочку и засовываю в рот Старухе. Она дергается, пытаясь вытолкнуть их языком.

– Не дергайся.

Кулаком забиваю рулон глубже.

Великая Екатерина храпит, выпятив глаза. Нижняя губа лопается, по щеке бежит струйка крови.

Поясом от халата обматываю Старухе голову, фиксируя импровизированный кляп. Теперь не выплюнет.

Ухватив ее за волосы, тащу к тайнику.

Откуда только силы взялись? В ней не меньше двухсот килограммов.

Старуха дергается, волосы рвутся пучками.

Массивное тело с каким-то мерзким чавкающим звуком падает на пол.

Пальцы тянутся к моему горлу.

Отпрянув, бью ногой по ребрам.

Захрапев, Великая Екатерина прижимает руки к боку.

Вцепившись в волосы, тяну.

До тайника метров пять. Мне же ценой сверхчеловеческих усилий удалось сократить это расстояние от силы на полметра.

Обессиленно опустившись на пол, вытираю заливающий глаза пот. В спину словно раскаленный прут вогнали. Наверное, смещение позвонков. А тут такие нагрузки…

Так дело не пойдет.

Отыскав на туалетном столике несколько тюбиков крема и ароматическое масло в большой банке, равномерно размазываю содержимое по ковру. Теперь до дверцы в тайник ведет блестящая дорожка.

Бабка дергается, колышет телесами, пытается лягнуть меня, но я не обращаю на нее внимания. Подняв шелковое покрывало, расстилаю его рядом с беснующейся старухой.

– Заползай.

Она машет головой.

Вздохнув, сажусь на пол и, толкая ногами, переворачиваю бабку лицом вниз.

– Сойдет, – решаю я. Она напоминает огромную белокожую лягушку, которую кто-то слегка расплющил каблуком.

Ухватив за край покрывало, тяну.

Шелк хорошо скользит по умасленной поверхности шерстяного ковра, и за считаные минуты бабка оказывается в тайнике. Среди стопок, мешков и просто груд денег. Преимущественно крупных купюр и при этом свободно конвертируемых.

– Иногда, – произношу я, – чтобы не утратить веру в высшую справедливость, нужно стать ее оружием.

Если Старуха и не поняла смысла моих слов, выражение глаз разгадала прекрасно.

Рванувшись, она почти поднялась на колени, но густо покрытые маслом руки соскользнули, и Великая Екатерина завалилась на кучу денег. Ровные стопки накренились, пачки начали лопаться, распадаясь на отдельные купюры.

Вернувшись в комнату, снимаю с трюмо мраморный бюст неизвестного мне древнего философа. Лысый череп, орлиный нос, задумчиво нахмуренные брови, складка на челе… Подходящая кандидатура.

Вернувшись в тайник, склоняюсь над пленницей.

Она дергается, пытается что-то сказать.

Мне неинтересно.

Размахнувшись, опускаю бюст на колено Великой Екатерины.

Треск, хруст и стон. Из раны небольшим фонтанчиком брызжет кровь. Торчит что-то белое, возможно мениск. А может, и нет. С анатомией еще со школы нелады.

– Это даже приятно, – произношу я, повторно замахиваясь.

Удар. Треск.

Аккуратно поставив бюст на пол, иду в комнату. На трюмо, среди баночек-скляночек с весьма дорогой косметикой, стоит почти полная пепельница. Спичечный коробок лежит рядом.

Открыв, удостоверяюсь, что он не пуст.

Вернувшись в тайник, склоняюсь к извивающейся Старухе.

Запах мочи неприятно режет обоняние.

Достав из коробка спичку, поджигаю ее.

– Вспомни всех тех, кого ты убила, – произношу я.

Огонек касается забрызганной маслом бумаги и жадно набрасывается на угощение.

Купюры высокого достоинства пожираются огнем, чернеют и рассыпаются в пепел, совсем как туалетная бумага. Никакой разницы. Вот только на этих бумажках кровь. Кровь и боль невинных жертв стремления к обогащению любой ценой.

Огонь добирается до ноги, бабка содрогается всем телом. Отталкиваясь локтями, пытается отползти. Но пачки денег ненадежны. Она скользит на них, теряет равновесие. А огонь ширится, окружает, пробует на вкус плоть. Густо умасленная кожа охотно отдается ласкам пламени.