Говард Лавкрафт - Комната с заколоченными ставнями

В сумерки унылая необитаемая местность, лежащая на подступах к местечку Данвич, что на севере штата Массачусетс, кажется еще более неприветливой и угрюмой, нежели днем. Надвигающаяся темнота придает бесплодным полям и округлым пригоркам какой-то странный, резко отличный от соседних сельских районов облик; и атмосфера настороженной враждебности окутывает старые кряжистые деревья с растрескавшимися стволами и неимоверно густыми кронами, узкую пыльную дорогу, окаймленную кое-где развалинами каменных стен и буйными зарослями шиповника, болота с мириадами светляков и призывными криками козодоев, которым вторят пронзительные песни жаб и кваканье неугомонных лягушек, извивы верховьев Мискатоника, откуда его темные воды начинают свой путь к океану. Все это давит на сознание забредшего сюда путника, который начинает ощущать себя пленником суровой местности и в глубине души уже не надеется на счастливое избавление…

Эту давящую атмосферу вновь ощутил Эбнер Уэйтли на пути в Данвич — он еще помнил свое детство, когда, охваченный ужасом, он умолял маму, чтобы та увезла его прочь из Данвича и от дедушки Лютера. Как давно это было, он уже потерял счет годам! И тем не менее окрестности Данвича снова вызвали в его душе какую-то неясную тревогу, перекликавшуюся с прежними детскими страхами, — и это несмотря на то, что после многих лет, проведенных в Лондоне, Каире и Сорбонне, в нем ничего не осталось от того робкого мальчика, который, замирая от страха, переступил когда-то порог невообразимо старого дома с примыкавшей к нему мельницей на берегу Мискатоника, где жил его дед Лютер Уэйтли. Долгие годы разлуки с родными местами внезапно отступили прочь, будто их и не было вовсе.

Все его родные давно уже умерли — и мать, и старый Лютер Уэйтли, и тетя Сари, которую он ни разу не видел, хотя точно знал, что она очень долго жила в какой-то из комнат того старого дома. Не стало также уродливого кузена Уилбера и его жуткого брата-близнеца, о существовании которого и вовсе никто не ведал до тех самых пор, пока он вдруг не объявился, чтобы затем сгинуть на Часовом холме… Миновав туннель крытого моста, соединявшего между собой берега Мискатоника, Эбнер въехал в поселок, который за время его многолетнего отсутствия совершенно не изменился — все так же лежала в угрюмой тени Круглой горы его главная улица, такими же трухлявыми выглядели его двускатные крыши и такими же неухоженными стояли его дома, а единственная на весь поселок лавка по-прежнему располагалась в старой церквушке с обломанным шпилем. Дух всепобеждающего тлена мрачно парил над Данвичем.

Свернув с главной улицы, он направил автомобиль по ухабистой дороге, что шла вдоль реки. Старый дом показался довольно скоро. Он узнал его сразу — внушительное строение с мельничным колесом на обращенной к реке стороне. Отныне этот дом был его, Эбнера, собственностью. Он вспомнил завещание, в котором ему предписывалось занять дом и «предпринять шаги, заключающие в себе некоторые меры разрушающего свойства, кои не были исполнены мною». Более чем странное условие, подумал Эбнер; впрочем, старик Лютер всегда отличался самыми необъяснимыми причудами — видимо, сказывалось пагубное воздействие болезнетворной атмосферы Данвича.

Эбнер до сих пор не мог свыкнуться с мыслью о том, что после череды лет жизни за границей он вновь очутился в этом богом забытом поселении — очутился, чтобы исполнить волю своего покойного деда в отношении какого-то никчемного имущества. Да и то сказать — что еще, кроме дедовского завещания, могло завлечь его сюда? К здешним своим родственникам он не испытывал ни малейшей привязанности, да и те вряд ли были склонны принять его с распростертыми объятиями, видя в нем посланца враждебного, неведомого им большого мира, к которому все обитатели этой деревенской глуши относились с настороженностью и страхом, особенно после тех ужасных событий на Часовом холме, что выпали на долю деревенской линии рода Уэйтли.

Дом, казалось, совершенно не изменился с тех пор, как Эбнер видел его в последний раз. Его обращенная к реке сторона была отдана под мельницу, которая давным-давно бездействовала, поскольку большинство полей вокруг Данвича заросло бурьяном. Он опять подумал о тете Сари, остановив свой взор на покосившихся оконных проемах той части строения, что выходила на Мискатоник. Именно это заброшенное и необитаемое еще в пору его детства крыло дома стало местом ее заточения. Подчиняясь воле своего отца, она ни разу не покинула пределов таинственной комнаты с заколоченными ставнями, и только смерть сделала ее наконец свободной.