Говард Лавкрафт - Ночное братство

Мой спутник, однако, договорился со мной о следующей встрече, тогда как человек, сопровождавший Розу, ничего подобного ей не предлагал. Какова же была его цель? Внезапно до меня дошло, что ни один из «мистеров Алланов», виденных мною в ту ночь, не мог быть спутником Розы — достаточно было сопоставить время наших встреч и расстояние оттуда до ее дома. Мне стало как-то не по себе. Выходит, братьев было трое — или, может быть, четверо? — и все на одно лицо. Нет, четверо — это уж слишком. Без сомнения, второй мистер Аллан являлся одновременно и первым; что же касается третьего, то здесь вероятность повторной встречи все с тем же человеком была уже чисто теоретической.

Итак, несмотря на все старания, мне не удалось сколько-нибудь существенно приблизиться к разгадке. Оставалось ждать еще двое суток — до ночи с понедельника на вторник, когда у меня дома должна была состояться назначенная мистером Алланом встреча.

В течение этих двух дней я неоднократно возвращался мыслями к волновавшей меня проблеме, но, когда пришло время, оказался плохо готов к визиту братьев. Они появились в пятнадцать минут одиннадцатого; моя мать только что ушла в свою спальню. Я предполагал увидеть максимум троих, но крупно просчитался — их было семеро, и все похожи друг на друга, как горошины из одного стручка. Я так и не смог определить среди них того мистера Аллана, с которым дважды гулял по ночным улицам Провиденса, и, в конце концов, вполне произвольно выбрал на эту роль самого активного и разговорчивого из братьев.

Они всей гурьбой прошли в гостиную и, расставив стулья полукругом, расположились в ее центре. М-р Аллан пробормотал что-то о «сущности эксперимента», но я все еще не оправился от потрясения при виде семи абсолютно идентичных людей, каждый из которых, к тому же, был вылитым Эдгаром Алланом По, и поэтому не смог должным образом воспринять сказанное. Присмотревшись к гостям при свете газовой лампы, я отметил еще несколько интересных особенностей. Так, лица всех семерых имели тот бледный восковой оттенок, какой бывает характерен для людей, страдающих определенными заболеваниями — малокровием или чем-нибудь в этом роде. Затем я обратил внимание на их глаза — очень темные и совершенно неподвижные, они были лишены всякого выражения и казались незрячими, однако никто из пришельцев не испытывал каких-либо затруднений с ориентацией в незнакомой им обстановке. Чувство, которое я испытал в первые минуты общения, нельзя было в полной мере назвать страхом; скорее здесь следует говорить о любопытстве с большой примесью недоумения, ибо я имел дело с чем-то несовместимым не только с моим прежним жизненным опытом, но и — тут нет преувеличения — с самой сутью человеческой природы вообще.

Все эти мысли промелькнули в моей голове за то время, пока гости занимали места по периметру полукруга, в центре которого, лицом к себе, они поместили восьмой стул.

— Не присядете ли здесь, мистер Филлипс? — предложил мне тот, кого я отметил за главного.

Последовав его совету, я немедленно оказался в фокусе четырнадцати глаз — именно в фокусе, а не в поле зрения, поскольку все они были направлены не на меня, а в какую-то одну точку, находившуюся внутри моего тела.

— Мы собрались здесь, — сказал мистер Аллан, — для того, чтобы предъявить вам определенные доказательства существования внеземной жизни. Постарайтесь расслабиться и следите внимательно за всем, что сейчас будет происходить.

— Я готов, — сказал я.

Признаться, я ожидал, что они попросят притушить свет, как это обычно делается во время спиритических сеансов, но ничего подобного не произошло. Несколько минут мы сидели в полной тишине — если не считать тиканья стенных часов и последних слабых шумов засыпающего за окнами города, — а затем послышалось то, что я с некоторой натяжкой мог бы назвать пением. Это был низкий однообразный гул, постепенно набирающий силу и перемежаемый членораздельными сочетаниями звуков, которые напоминали слова какого-то незнакомого мне языка. И сама песня, и манера исполнения — в минорном ключе, с тональными интервалами, аналогов которым я не встречал ни в одной из известных мне мелодических систем, — были явно чужеродными, хотя порой в них смутно угадывалось нечто экзотически-восточное.

Еще не успев как следует вслушаться в звуки неведомой музыки, я вдруг ощутил сильнейшее головокружение и слабость во всем теле; лица сидевших напротив людей поплыли перед моими глазами и слились в одну огромную неподвижную маску. По всей вероятности, я был подвергнут своеобразному гипнотическому воздействию, что, впрочем, не так уж сильно меня встревожило; в целом мои ощущения нельзя было назвать неприятными, хотя в них постоянно присутствовал какой-то диссонирующий элемент — словно пространство, лежавшее за пределами видимых мною объектов, таило в себе нечто иное, холодное и неумолимо враждебное. Понемногу стены комнаты, горящая лампа и все прочие знакомые детали обстановки расплывались и исчезали, и, хотя я по-прежнему сознавал, что нахожусь у себя дома на Энджел-Стрит, одновременно перед моим мысленным взором все явственнее проступали контуры чужого далекого мира, отделенного от меня чудовищной бездной пространства и времени. Наконец, настал момент, когда я как бы балансировал на грани — казалось, еще немного, и фантастические образы возьмут верх над реальностью, после чего мое обратное перемещение на Землю станет уже невозможным. Я сказал «на Землю», потому что открывшийся мне пейзаж был явно не земного происхождения. Зрелище было воистину величественным, однако оно не вызывало восторга; из всех испытываемых мною чувств преобладающими являлись страх и инстинктивное, органическое отвращение.