Анна Старобинец - Резкое похолодание

— Ты хочешь сказать, что ты пометил тут… так сказать… территорию, как… как… — я действительно растерялся. — Как, например, собака? Как животное?

— Ну да. А как еще можно метить — как растение, что ли? Как фикус?

Он громко, по-ослиному, заржал.

— Идиот! — я разозлился. — До чего докатились! Как фикус…

— Выбирай выражения! — он снова подскочил ко мне. — Чё те не так? Все метят — и я мечу! Как все.

— Кто — все?

— Все здесь, в подъезде. Тут и люди метят… И собаки… Я чё, хуже?

— Слушай, тебя что, мама-папа вообще не воспитывали? Не говорили тебе, что мы не метим? Что это ниже нашего достоинства? Что это позор для всего рода?

— Они ушли.

— Кто ушел?

— Мама и папа, — он неопределенно махнул рукой, то ли указывая направление, в котором они удалились, то ли вычерчивая в воздухе их силуэты, то ли вообще без всякой цели.

— Куда ушли? В другой дом?

— Нет.

— А… прости. Умерли, значит?

— Ну, сейчас — не знаю, может, и умерли уже. А когда уходили — живые были.

— Так куда же они все-таки ушли?

— На улицу.

— На улицу?! — я не верил собственным ушам.

— На улицу.

— Зачем?

Он промолчал.

— А тебя чего с собой не взяли?

— Сказали, что маленький еще. На улице, сказали, пропадешь, живи пока здесь…

— И давно ты здесь… один?

— Лет пять. А может, десять. Точно не помню.

Я вдруг осознал, что по-прежнему сижу на грязном кафеле. Медленно поднялся. Все, кроме головы, было вроде бы цело. А голова болела. Сильно.

— Ты меня избил, — глупо констатировал я.

— Потому что нечего, — он был абсолютно уверен в своей правоте. — Нечего в чужой дом без спросу лезть.

— Я вообще-то не один пришел.

— А, ну да, с этой… как ее. А она тебя что, пригласила? — он подбоченился. — Что, слова сказала? «Хозяин-господин! Пойдем в новый дом…»?

— Перестань!

— Что, не сказала? Не сказала, да?

— Не сказала.

— Ну так и чего ж ты…

— Ничего. Ладно, пойду. — И я заковылял вниз по лестнице.

Пустышка. Свинья. Идиотка…

Спускаясь по ступенькам, я изобретал для той, что осталась в квартире наверху, все новые и новые имена.

…Паршивка. Лицемерка. Истеричка…

Каждая следующая ступенька — пощечина. Каждая следующая ступенька — оскорбление. Некоторые оскорбления растягивались аж на пару ступенек.

…Него — дяйка. Верти — хвостка. Драная — кошка…

А некоторые были резкие и короткие, как выстрелы, их хватало ровно на один шаг.

…Дура. Сука. Дрянь. Тварь…

Я полностью сконцентрировался на том, чтобы ни в коем случае не повторяться. Это меня хорошо отвлекало. Так мне было гораздо проще уходить — уходить и почти не думать о том, что я ухожу один. Без нее.

Гадина. Стерва. Сволочь. Предательница. Дурочка. Дашенька. Даша. Дашенька. Чтоб тебе пусто было. Чтоб с тобой так же. Чтоб тебя тоже. Бросили…

Нет, и как же это меня угораздило так к ней привязаться? Ладно бы еще с детства с нами жила — так нет: заявилась аж в семнадцать лет. До этого мы и знать о ней не знали…

Свое появление она предварила единственным письмом:

«Здравствуй, дорогой дедушка. Как твои дела? Как здоровье?

Меня зовут Даша. Я твоя правнучка. Я живу с мамой (твоей внучкой) в Казахстане, в городе Усть-Каменогорск. Мне 17 лет. Отца у меня нет.

Я всегда хотела тебе написать, но раньше стеснялась. А теперь решила, что все-таки нужно написать. Твой адрес мне дала уже давно бабушка Лиза (твоя дочка).

Дедушка! Я хочу переехать в Москву и поступить в институт. И если можно, жить у тебя?

До свидания,

целую,

Даша.

P. S. Я знаю, что вы с бабушкой Лизой (твоей дочкой) давно не общались. Но я подумала, что тебе все равно будет интересно. Бабушка Лиза год назад умерла. Очень жалко.

Еще раз целую,

Даша».

К письму прилагались две фотографии — то ли как доказательство родства, то ли просто чтобы развлечь сентиментального прадедушку.

На одной было заснято семейное торжество. У стола, усеянного живописными объедками, чинно сидела троица: веселая длинноносая старуха с тремя подбородками, изможденная женщина в ужасной золотой блузке и красивая девочка-подросток с длинными кудрявыми волосами, прихваченными на макушке дурацкой заколкой в форме бабочки. У всех троих были жуткие ярко-красные глаза, которые, собственно, и создавали ощущение фамильного сходства: казалось, что это семейство разновозрастных овдовевших вампирих… На оборотной стороне круглым детским почерком было выведено: «Слева направо: бабушка Лиза, мама, я».

Вторая фотография была свадебная. Черно-белая, старая, вся какая-то замызганная; когда-то ее явно сильно помяли, а потом расправили, так что следы от сгибов казались кривыми шрамами на лицах молодоженов. Невеста — молоденькая, почти девочка, с большими испуганными глазами и большим, с горбинкой, носом. Под строгим подвенечным платьем явно вырисовывался круглый, нахально торчащий вперед животик. Жених — в военной форме, на груди орден. Идеальную его выправку несколько портил зажатый под мышкой костыль: у жениха не хватало одной ноги…