Роман Глушков - Найти и обезглавить! Головы на копьях. Том 2

Разумеется, ему бы это не удалось. Однако прежде чем его ноги подкосились, он дошагал, шатаясь, до края пропасти. Куда и рухнул, наверное, даже не поняв, что с ним стряслось. И, возможно, умерев еще до того, как его мозги и внутренности разбрызгало по камням.

А Баррелий, позволив себе наконец-то расслабить больную ногу, вонзил окровавленный меч в землю, оперся рукой о дерево и замер, переводя дух.

– Помогите! – вновь напомнила о себе Ойла, криков которой во время боя мы не слышали. – Отец! Там мой отец! Да помогите же мне!

Баррелий поднял голову и посмотрел на связанную голую девчонку так, словно впервые ее заметил. После чего поморщился – на самом деле голос у Ойлы был красивый, но не тогда, когда она истошно вопила, – подобрал «эфимца» и, подойдя к дереву, разрубил ей путы…

– Прости, я облажался. – Я потупился и виновато развел руками. – Вроде бы целился как надо, но ветер слишком сильно дунул в лицо, вот стрела и не долетела…

В ответ на мои оправдания кригариец лишь махнул рукой: дескать, забудь; никто не пострадал, так что все в порядке. Теперь он сидел, прислонившись спиной к дереву, массировал больную ногу и наблюдал за Ойлой, которая рыдала над телом отца. Она была убита горем и даже не обращала внимания на то, что все еще голая. А это было нехорошо. Зимы в Промонтории теплые, но простудиться здесь все равно раз плюнуть.

– И что дальше? – спросил я у ван Бьера. – Мы же не оставим ее здесь одну?

– Оставим, разумеется, – ответил монах. – О, насчет Ойлы не переживай. Она – это ведь не ты. Отец научил ее охотничьим премудростям, и лес ей дом родной. Плохо, конечно, что у нее больше нет мула. Зато все вещи при ней, так что с голодухи она не помрет.

– О чем таком ты говоришь?! – возмутился я. – Да ты посмотри на нее! Разве похоже на то, что она может о себе позаботиться?

Голая Ойла, обнимающая своего мертвого отца и рыдающая в голос… Для мальчишки, который не так уж давно потерял при схожих обстоятельствах своего отца, видеть это было невыносимо.

– Ничего, поплачет и успокоится, – заверил меня Баррелий. – Тяжелая утрата, кто бы спорил. Мне жаль, что все так обернулось, и что мы не догнали Ринаров до того, как они наткнулись на южан. Но человек смиряется и не с такими ударами судьбы, поверь. Хотя кому я об этом рассказываю! Ты же сам через все это прошел!

– Мы должны помочь Ойле! – отрезал я. – Зейн был хорошим человеком! И если бы вдруг что-то случилось с тобой, он наверняка не отказался бы помочь мне!

– Э, нет! Никому мы тут ничего не должны! – помотал головой Баррелий. – Исключено! Я уже нянчусь с одним вредным ребенком, хотя свой должок его покойному отцу я выплатил! И быть твоей нянькой не доставляет мне большой радости, уж извини! А ты вместо того, чтобы уважить мой труд и быть покладистым, предлагаешь мне взять под опеку еще одну малолетнюю бестию! Ни за что! Даже не упрашивай!

– Но ты сам только что сказал, что Ойла не нуждается в опеке, – напомнил я. – А раз так, значит, она не станет для нас обузой!

– Да я… Да ты… Да о чем тут вообще спорить! – Пойманный на слове кригариец запутался в мыслях и не нашелся, чем возразить. – Все, баста! Разговор окончен! Сейчас я малость передохну, и мы идем дальше. А Ойла останется здесь – у нее теперь без нас забот хватает.

– Ах так! Вот ты как, да? Ну в таком случае дальше иди один! – отрезал я. – А я остаюсь с Ойлой! И буду приглядывать за ней столько, сколько потребуется!

И я, развернувшись, направился к повозке охотников.

Забравшись в повозку, я отыскал среди вещей одеяло, после чего выбрался обратно, подошел к рыдающей Ойле и накинул одеяло ей на плечи.

Она вздрогнула так, будто я не просто коснулся ее, а ударил.

– Извини, – пробормотал я, отшагивая назад. – Просто здесь холодно, ты можешь простудиться. И мне это… очень жаль сира Ринара. Я знал его совсем недолго, но он всегда был добр ко мне… Прими мои соболезнования, в общем, ладно?

И я, отступив еще немного, уселся на землю неподалеку от нее. Даже не знаю, зачем. Вряд ли ей требовались мои утешения. Видимо, я лишь хотел подчеркнуть – на случай, если она слышала мои пререкания с Баррелием, – что я не поддерживаю его точку зрения. И что готов помогать ей и дальше, если она меня попросит.

Ойла ничего не ответила и отвернулась. Но одеяло не сбросила, а, наоборот, закуталась в него поплотнее. Несмотря на горе, она все-таки чувствовала холод и уже стучала зубами. Так что моя забота о ней оказалась вовсе не лишней, что бы ни говорил ван Бьер насчет ее самостоятельности.