Борис Лего - Сумеречные рассказы

Боинг, в котором мы летели, дышал на ладан. Скрипел во время взлёта и трясся. От обивки кресел разило кошачьей мочой. В подлокотниках там были пепельницы, хотя курить в самолётах нельзя уже лет двадцать.

Видать, накануне в этом боинге доставляли куда-то родственников убитых солдат – в карманах кресел лежали листки с перечнем документов для установки надгробия за счёт государства. Я запомнил: 1) свидетельство о смерти, 2) удостоверение (паспорт) на могилу, 3) заверенная выписка из приказа по воинской части об исключении из списков личного состава или извещение о гибели и военный билет погибшего (умершего), 4) фотография для изготовления портрета умершего на фотокерамике или камне, 5) паспорт заказчика.

Рядом со мной сидела женщина с волосатыми руками. Сейчас она стала моей женой, но продолжает любить всех сразу и каждому желающему даёт по первому требованию даже в дни православных праздников. Она очень ждала встречи с дедом, называла его хозяином жизни и любви. Она боялась насекомых и страдала оттого, что в её сухом полом теле гудел и бился какой-то жук. Чужая сперма засыхала и навсегда оставалась в ней.

Её волосы росли очень быстро. После похорон они продолжат расти и заполнят весь гроб.

Кучерявая стюардесса в короткой камуфляжной юбке разносила стаканы с тёплой целебной водой из озера, в котором, по преданию, утопилась Богородица. На ляжках стюардессы виднелись кровоподтёки.

Была ночь. Далеко внизу под нами бежал сквозь лес серый волк, голодный третью тысячу лет. Простые люди спали, а беспокойные разводили с водой незамерзающий стеклоочиститель для машин, пили и всё равно мерзли – ночи тем летом были холодные. Спали пчёлы в своих ульях, спали шмели в своих дырах, а в городе Ефремове, не ведая о лубрикантах, один человек упорно пытался войти в недостаточно влажного другого человека, чтобы развлечься, а то и подзаработать.

По салону прошёл рыжий парень, продавая картонные образки царя-мученика, которые помогают от комаров. «Для голых участков кожи много сезонных неприятностей доставляют комары, – повторял он, – а Николай Второй кровью умылся, поэтому другим не даёт её сосать».

Лохматый юноша в соседнем ряду листал тринадцатый том «Истории государства Российского». Старуха рядом ела гнилую грушу.

Гул турбин стал тише, боинг снижался, лёг на крыло, и в черноте внизу возникли огни, похожие на искривлённую пентаграмму. Я прикоснулся горячим лбом к холодному иллюминатору.

Как много надо высвободить энергии, думал я, чтобы поднять в воздух самолёт, но гораздо больше надо, чтобы научиться ненавидеть врагов России с предельной ясностью, ничем ни на миг не обольщаясь.

Знаете, это занимает много времени. Так много, что даже халява перестаёт радовать.

Одна надежда была – на деда…

При виде нас он начал вставать с кровати, пытаясь вспомнить неоспоримые факты, но вспоминал только песни, и недоумённо слезились его круглые жёлтые глаза на маленькой чёрной морщинистой роже.

Что там было? Земляной пол, лопухи и резеда за окном. Липкая скатерть. Гудела муха, как эмоция, отторгнутая сознанием. На стене висели чьи-то рога, патронташ времён войны в заливе и портрет советского космонавта с лицом, покрытым щетиной до самых глаз.

Хлопья сажи на потолке шевелились от сквозняка. Вокруг застыла родня. Кости кур, коров, кошек. Фрагменты керамики.

Менялась луна. Растрачивалась ярость дней. Когда деду не наливали, он ревел: «Твари шерстяные, черти косматые, зарежу ножницами!», а когда наливали, блеял: «Кровинушки мои, затискаю до смерти!»

Это был его последний перформанс. Нашу миссию признали ошибочной и даже вредной: ТАМ ничего не изменилось – поляне и древляне, радимичи и вятичи по-прежнему делили, воюя, территории вдоль рек; не изменилось и ЗДЕСЬ.

Мы подсуетились, через серого нотариуса по фамилии Олдувайский оформили дом и землю деда на одну из наших узколицых женщин, затем выгодно продали через чёрного риэлтора по фамилии Аббевильский; всю ночь праздновали, а с первым проблеском солнца дед умер – настолько удачно, насколько вообще позволяет местная традиция.

Спустя три дня засунули мы деда в пододеяльник и кремировали за околицей на костре. Поднялся к вечерним звёздам огонь, завоняло палёной шерстью и мясом, многие фальшиво зарыдали, а я стоял такой спокойный и злой.

На фуршете в одном московском литературном салоне она достала из кармана чёрного платья маленькую рюмку, налила туда водки из бутылки, стоявшей на столе, выпила, высоко подняв локоть, и, кротко взглянув на Сергия, сказала: