Ольга Михайлова: Сладость горького миндаля

Монтгомери был рад, что смог увидеться с этим загадочным человеком наедине, и спросил:

— После смерти Перси и Арчибальда, вы сказали, что это ещё не конец. А теперь, ваша милость, это конец?

Гелприн кивнул.

— Да, я думаю, да, однако, моё предупреждение остаётся в силе, ваша светлость.

— Что?

— Я по-прежнему уверен, что глупости нельзя делать бесконечно, что попытка общаться с дьяволом — по сути, торжество безумия над здравым смыслом, и, раз уж вам случилось столкнуться с дьяволом, милорд, вы поступите мудро, избегая бездны.

Монтгомери не сказал в ответ ни слова, но, если раньше он мог проигнорировать слова Гелприна, то теперь понял, что тот знает куда больше, чем говорит. Но почему тогда, зная так много, явно ничего не опасается он сам? А он явно ничего не боится — прогуливается в одиночестве, ест с неизменным аппетитом, удачливо играет. И — смеётся, дерзновенно и беспутно. Почему?

Герцог снова побрёл к себе в спальню, на пороге обернувшись и бросив взгляд на портрет Джошуа Корбина. Тот смотрел с портрета твёрдым и осмысленным взглядом живых карих глаз. И тоже, казалось, смеялся.

Через час в дверях гостиной старого герцога послышались шаги. Вошёл Генри Корбин.

— Ума не приложу, что написать семьям Грэхема и Хилтона, — пожаловался он.

— А там есть, кому писать? — рассеяно спросил милорд Фредерик, — титул и поместье после Грэхема перейдёт к его младшему брату, а Хилтон — единственный сын. Все унаследуют какие-то дальние родственники. Детей ни у кого из них не было. Родителей нет в живых.

Корбин вздохнул.

— Нелепость, просто нелепость.

Монтгомери бросил печальный взгляд на Корбина.

— А ты? Как ты живёшь с таким грузом на сердце?

Корбин пожал плечами.

— Долгое время пытался внушить себе, что этого не может быть. Старался жить по совести, ведь помнишь в Писании сказано, что Господь не накажет сына за вину отца, тем более — прапрадеда. Я верил в это.

— Но разве все те случаи, что происходили в роду, не пугали тебя?

— Я старался думать, что все случайно, многое и в самом деле казалось случайным. Смерть моего отца, ты же знаешь, была естественной. Значит, полагал я, всё это всего-навсего старые легенды.

— И ты подлинно ничего не видел в замке?

Лорд Генри развёл руками.

— Я не мистик и не очень-то верю в дьявола, пойми. Если что-то где то мелькало, я не считал нужным придавать этому какое-то значение, я же не женщина. Не хотелось уподобляться истеричным горничным и перепуганным кухаркам. Я же солдат. — Корбин замялся, но продолжил, — я знаю, Фрэд, такие вещи не утаишь, и я не прошу тебя молчать об увиденном здесь, однако, если можешь, постарайся не сильно распространяться о наших семейных делах. Это просто просьба, просьба другу, ибо у меня нет друга ближе, чем ты.

Монтгомери кивнул.

— Ну, что ты? Я и не собирался ни с кем говорить об этом.

— Придётся, Фрэд, этого всё равно не избежать. Такого не скрыть. Просто я полагаюсь на твою порядочность и скромность.

Старый герцог снова кивнул. Корбин, конечно, был прав, шила в мешке не утаишь. Гибель Хилтона и Грэхема не может не наделать шума в обществе, она, разумеется, будет подробно обсуждаться. Их там хорошо знают и назовут жертвами безрассудства. Наверняка возобладает мнение Марвилла и Говарда — и так ли оно на поверку было глупо?

— Завтра с утра я думаю уехать, ты не возражаешь? — спросил он Корбина.

— Ну, что ты, конечно, нет. Я уговорил кухарку остаться, но, боюсь, это ненадолго. Можешь себе представить, вчера ей снова померещился призрак в прачечной? А уйди она — мои гости останутся голодными. Я провожу герцогиню в её имение и поеду в Лондон.

Тут неожиданно появился Ливси и попросил Корбина срочно прийти на кухню. Тот с досадой хмыкнул, но последовал за Джорджем.

Его трость с тонким золотым кольцом осталась у кресла. Монтгомери взял её, повертел в руках. В ней не было ни зажигалки, ни пистолета. Обычная трость? Старик крутанул металлический наконечник, и трость моментально удлинилась вдвое, и тут же из тонкого штыря появился ещё один. Герцог некоторое время в недоумении смотрел на девятифутовую палку. Что это? Удочка?

Тут в голове у него точно что-то сомкнулось и вспыхнуло. Мелькнуло белоглазое лицо Гелприна, его странные последние слова… Старик торопливо, заслышав в конце коридора голос Корбина, вскочил, сложил трость и, завернув наконечник, положил её на кресло.

В нём сработало что-то, чего он в себе раньше не замечал — чувство опасности, животный страх. Монтгомери поднялся и, пожаловавшись на нестерпимую головную боль от вони болота, чуть по-стариковски волоча ноги, направился к себе в покои, пожелав вошедшему Корбину, уже взявшему свою трость, доброй ночи. В спальне старик до верха поднял раму и тяжело плюхнулся в кресло. Чёрная муть и дурной морок быстро рассеивались. Он всё понял. Точнее, начал понимать то, о чём говорил Гелприн.