Макс Фрай - Энциклопедия мифов. А-К

– И шестисот не хватит, – промямлил я.

Меня почему-то тошнило, да и голова позорно кружилась; я ухватился за батарею центрального отопления, с пыльной твердью ее поверхности я бы не расстался сейчас ни за какие сокровища Али-Бабы: все же настоящая, надежная вещь, не фата-моргана.

– Это что, гипноз какой-нибудь? – знакомое с детства слово «гипноз» оказывало на меня столь же успокаивающее воздействие, как холодный металл радиатора.

– Хреноз какой-нибудь! – сердито передразнила меня Олла. – И откуда ты только взялся на мою голову? За тобой чудеса волокутся, как хвост за собакой, а метешь ты при этом пакость премерзкую, как колхозница на приеме у экстрасенса. «Гипноз»! Тьфу, гадость какая!.. Ладно, посиди на стуле, отдышись. Ты зеленый, как лягух.

Нелепое детское словечко «лягух» почему-то сразу привело меня в чувство, я даже усмехнулся – нервно, но вполне искренне.

– Мама, фто это было? – гнусавлю, цитируя общеизвестный анекдот про малолетнего идиота. – Ты на каком этаже все-таки живешь?

– На четвертом, – холодно ответствовала моя хозяйка. – Ты же сам ступеньки считал.

– Но… у тебя из окна… всегда такой вид?

– Да нет, не всегда. Второй раз в жизни это со мною случилось, откровенно говоря. Потому и позвала тебя полюбоваться. Чтобы ты перестал зевать и коситься на дверь, а ловил каждое мое слово. Другого такого дня не будет.

Некоторое время мы молчали. Не знаю, о чем размышляла Олла, а у меня в голове царил абсолютный вакуум, хоть ученым ее сдавай в аренду для проведения лабораторных исследований. Противоестественный гул в ушах – так должны бы гудеть неисправные электроприборы, а не башка человечья – служил приятным музыкальным фоном для вдохов и выдохов, каковые я производил без особого энтузиазма, скорее просто из чувства долга перед собственным телом.

– А с клубком моим ты знатно обошелся, – гадалка наконец нарушила молчание. – Нитку, что я отрезала, переложи-ка из нагрудного кармана в задний, от греха подальше. Задница все стерпит. Останешься один, распутай ее, потом сожги. Обязательно. Если решишь, что это глупости, вспомни ступеньки, которые считал, и вид из моего окна вспомни. Ясно?

Я смущенно кивнул. Возражать не хотелось; возиться с дурацкой ниткой, впрочем, тоже не хотелось. Вид из окна Оллы – это, конечно, было чудо, что и говорить… Но я не знал тогда, что присутствие чудесного в жизни человека накладывает на него определенные обязательства. В ту пору я полагал, что чудеса происходят со мною просто так, на халяву – потому, что я «лучше всех»…

В мифах татар-мишарей Аждарха ‹…› пробирается в дом к вдове в образе ее умершего мужа и сожительствует с ней. В результате женщина заболевает и умирает.

– Как ты думаешь, почему так много легенд о том, что мертвецы возвращаются к живым и мучают их? – настойчиво теребила меня гадалка.

Я пожал плечами. Заводить культурологическую дискуссию не хотелось. В тот момент я все еще слова не мог выцедить, честно говоря. Хвала Аллаху, от меня и не требовался ответ, Олла сама прекрасно справлялась со своим монологом.

– На самом деле мертвецы – вполне миролюбивый народ. Им не до нас, мягко говоря. А оживший мертвец из мифа – это просто персонификация прошлого. Когда оно оживает и вторгается в настоящее, время портится. Оно становится ядовитым и сокращает жизнь. Ожившее прошлое может оказаться смертельно опасным… Ты хоть понимаешь меня?

В другое время я бы энергично закивал: не в моих правилах признаваться, что я не слишком понятлив. Но сейчас у меня не было сил даже на такую маленькую ложь, поэтому я печально помотал головой.

– Вижу, что не понимаешь. Хорошо хоть не врешь…

А глаза у нее вовсе не темные, оказывается. Зеленоватые, крапчатые, как прозрачные лужицы с усеянным мелкой галькой дном. Олла смотрит на меня с сочувствием, и я понимаю, что она играет сейчас на моей стороне. Она – друг, как ни странно. Она – «своя». Наконец-то до меня дошло.

– Я хочу еще чаю, – объявляю, откидываясь на спинку стула. Вытягиваю ноги (до сих пор они были скручены жгутом, моя любимая поза: не просто закинуть одну конечность на другую, но еще и ступней обвить икру). Кисти рук извлекаю из-под мышек и кладу на стол. Все это тождественно вывешиванию белого флага: я больше не намерен оборонять никому не нужную крепость, и Олла это понимает. И принимает как должное. Дескать, иначе и быть не могло.

– Если не сожжешь эту нитку, однажды она снова окажется в твоем нагрудном кармане, – говорит Олла, манипулируя чайной утварью, так что слова ее сопровождаются шелестом браслетов и звоном дымящихся струй. – Такая тяжесть не для твоего сердца, того гляди, рехнешься от тоски, а то и в окно сиганешь спьяну, у тебя ведь в роду были самоубийцы. Ты о них, возможно, не знаешь, но тело такие вещи не забывает… А если сожжешь ее, не распутав, прошлое твое умрет, но, как говорится, без покаяния. Будет щелкать зубами под твоими окнами, а то и в постель заберется – ищи потом осиновый кол, чтобы его успокоить!