— Пусть так! — воскликнул он. — Я соблазнил тебя — вина моя. Но если бы не я это сделал, пришел бы другой. Так всегда бывает на этом свете. Что же из этого следует?
— А то следует, — возразила она, — что никто, никто другой не потребовал бы того, чего требуешь ты! Каждый взял бы меня ради меня самой, потому, что я молода и красива. Ты же ставишь свои условия, которые я только наполовину поняла, так горячо я жаждала тебя. Если бы ты пожелал, чтобы я купила веревку, на которой бы и повесилась, я сделала бы и это. Но ты взял меня в свои объятия лишь тогда, когда я тебе поклялась позднее принадлежать ему… ей… все равно! И чтобы еще крепче связать меня, ты меня купил, как танцора Иво!
Он изумленно посмотрел на нее.
— Танцора? Что ты знаешь о нем?
— Мне рассказала сестра Гертруда, которая прежде ухаживала за барышней. Гертруда знала обо всем от него самого. Ты купил танцора, предложил ему много денег для его бедной семьи. За это он отдал… теперь ты знаешь, что он отдал. Сначала то, а затем свою жизнь. Ты подумал: это честный торг, простой и удобный. Ты и мне дал денег. Теперь у меня счет в банке. Мой старый отец не должен больше бегать по фабрике в качестве ночного сторожа. Он может снова сколько душе угодно ловить в кустарниках и камышах, в лесу и на лугу мошек и жуков, рассматривать их под микроскопом и писать статьи для энтомологических газет. Оба моих брата могут учиться…
Он молча прижал ее к себе.
— Разве это так плохо, Роза-Мария? Неужели твоя жертва слишком велика, а моя плата слишком низка!
Она прижалась к нему и положила голову ему на грудь.
— Твоя цена была велика, мой любимый. Я хорошо это знаю. Ты брал меня в Андалузию. Пять недель я была в стране солнца, пять недель вместе с тобой. Мне было очень щедро заплачено за то, что я должна делать. Я не жалуюсь, и буду делать все, что ты захочешь. Только я не могу изменить одного: я несчастна оттого, что была так счастлива с тобой. И никогда, никогда снова…
Он поцелуями отер слезы с ее глаз.
— Кто это говорит, моя девочка? Мир широк, и еще есть страны, где сияет солнце.
Она взглянула на него. Ее глаза заблестели.
— Это серьезно? — воскликнула она. — Ты возьмешь меня еще раз с собой?
Он взял ее руку и крепко сжал.
— Обещаю это тебе. То, что я делал в этом году, было достаточно тяжело, и мне при этом — ты можешь поверить — было не очень приятно. Но назад теперь нет дороги. Дело сделано. Куколка живет. Теперь она должна научиться бегать и… Тихо, медленно, не замечая. Ты должна мне помочь. Никто не сможет сделать это лучше, чем ты. В тебе собрано все: и мать, и куртизанка, и гувернантка, и маленькая принцесса. Это прекрасная смесь. Пусти в ход блеск твоей молодости. Очаруй его, как в сказках королевская дочь — юного пастушка, убаюкай в мечте, как мать баюкает своего ребенка! Затем, дитя, когда он тобою овладеет, когда ты будешь его любовницей, нежной и покорной, разжигающей страсть, — тогда ты можешь удалиться. Возьми карту и отыщи место — куда ты хочешь. Я поеду с тобой на три месяца — ты довольна?
— Да, — зашептала она, — да, целых три месяца…
Он притянул ее к себе и зашептал на ухо:
— А если, сестричка, так случится, что ты будешь иметь от него ребенка…
Она вскипела:
— Нет, — крикнула она прерывающимся голосом, — нет! Если я буду иметь ребенка, то от тебя!
Она соскользнула с гамака и стала перед Яном на колени. Она обливала слезами его руки и целовала их. Он не препятствовал ей, лаская ее волосы. Через минуту он поднял ее на руки, положил в гамак и стал укачивать, тихо напевая песенку об умершем актере, о душе которого Святой Петр спросил одну старуху, что с ней сделать. Старуха предложила отдать ее черту.
— Нет, нет, — зашептала Роза-Мария. — Не надо его посылать к черту. Пусть он останется в раю.
— Ты так думаешь? — спросил Ян, продолжая напевать:
«Пришли толпой дети и просили оставить известного им актера. И Бог его простил, потому что он доставлял радость детям».
— Дорогой мой! — шептала Роза-Мария. — Любимый мой!
— Пора, — сказал Ян. — Тебе надо идти. Тебя будут ждать в больнице.
Она кивнула и встала. Слегка вздохнув, обняла его, еще раз прижалась к его груди. Затем оторвалась от него и быстро поцеловала. Повернулась и побежала через лужайку.
Он, улыбаясь, глядел, как ее стройная фигура летела по лугу, как она исчезла в густых кустах орешника.
Затем его улыбка исчезла, и взгляд сделался мрачным.
Ян медленно возвращался парком и садом в дом. Зал для приемов пуст. Значит, все еще не кончили? Он поднялся вверх по лестнице, заглянул в дверь: дикая мешанина голосов, точно отвратительный шум за кулисами. Он вошел. Во всех углах — беседующие группы. Эстрада полна. И все еще на высоко приподнятых носилках лежит тихо, в голубом сне, почти безжизненная и такая же бледная, как отброшенные простыни, Эндри; все еще с черной полумаской на лице.
Читать дальше