Дмитрий Ничей - Неидеальная история

– Ты был актером? – удивилась я.

Дедушка печально посмотрел на меня, потом с загадочным видом поднял указательный палец, взял под мышку альбом и ушел в свою комнату. Он долго возился там, я уже было заскучала. Зато когда дверь его комнаты распахнулась, я ахнула.

На пороге комнаты стоял дедушка, завернутый в какую-то простыню так, что лишь правая рука оставалась открытой по самое плечо. На голове у него был венок из золотых листьев. Яркий солнечный свет из находящегося у него за спиной окна освещал его и дедушка, во всем белом и золотом был словно объят волшебным сиянием. В руках у него был небольшой кожаный чемоданчик. Я видела его в дедушкиной комнате и думала, что в нем, как впрочем и везде у дедушки, какие-нибудь инструменты. Но и здесь меня ждал сюрприз.

Дедушка выключил телевизор, поставил на тумбу чемоданчик, извлек откуда-то сбоку из него провод с вилкой и воткнул его в розетку. Потом открыл чемоданчик и я увидела…

Внутри чемоданчика была блестящая черная пластинка, какие я видела только по телевизору. Дедушка щелкнул выключателем, пластинка закрутилась, он положил на нее какую-то лежащую сбоку штуковину. Послышались тихие шорохи и шипение.

Дедушка встал перед телевизором и гордо запрокинул голову. Одну руку он упер в бок, а другую вытянул перед собой.

Грянули трубы. Так громко и неожиданно, что я даже вздрогнула.

– Сограждане, о, римляне! – взвыл вдруг дедушка таким громким басом, что по у меня по телу побежали мурашки,

– Я здесь не для того стою пред вами,

Чтоб славить Цезаря, но проводить в последний путь.

Ведь всем давно известно: те дела,

Что были злыми нас переживут.

Что сделано из добрых побуждений -

В могилу с нами следует всегда…

Было ничего не понятно, но зато немного жутковато и так интересно, что я сидела и слушала, затаив дыхание. Я смотрела и не узнавала своего дедушку. Тот самый дедушка, который постоянно клюет носом в своем кресле и говорит всякую ерунду, сейчас был настоящим актером. Звучали трубы, гремел дедушкин голос и я сидела, словно не на своем диване, поджав ноги, а в театральном зале и смотрела на сцену, где происходит что-то не совсем понятное, но очень, очень интересное.

А потом дедушка запел. Никогда бы не подумала, что он умеет так петь. Таким громким и немного страшным бархатным голосом. Почему же тогда его голос каждый день так дребезжит? Я думаю, он просто скрывает от всех, что был актером. Здесь кроется какая-то страшная тайна.

Аве Цезарь! – пел дедушка, – Рим Великий! Аве Цезарь!

И вдруг он закашлялся. Он кашлял так долго, что начал задыхаться. На глазах его выступили слезы, он упал на колени, дополз до своего кресла и вцепился руками в лежащий на нем плед. Он кашлял и кашлял, сотрясаясь всем телом, а потом начал хрипеть. Я перепугалась, подбежала к нему и стала стучать его кулаком по спине.

– Нет, – прохрипел дедушка, – Лекарство… Там, на столе.

Я мигом принесла ему баночку со стола. Дедушка, не переставая кашлять, вытряс себе на ладонь две розовых таблетки.

– Воды, – прохрипел он.

Я сбегала и принесла стакан воды. Дедушка закинул в рот таблетки, запил их водой, еще немного покашлял и уселся на полу, откинувшись спиной на свое кресло. По его щекам текли слезы, венок из золотых листьев сполз набок, худые старческие ноги торчали из-под белой простыни. Я стянула с кресла плед и хотела было накрыть дедушку, но он отрицательно замотал головой.

– Нет, – сказал он, – спектакль еще не окончен.

Он снова встал перед телевизором, а я убежала обратно на диван.

– Он был один достойней остальных,

На Цезаря поднять посмевших руку, – снова загудел дедушка, -

Из всех, из власти алчущих других,

Он честен был один перед собою.

И как, скажите, статься так могло,

Что нет в границах Рима благородных,

Кто мог бы соответствовать ему?

Что лишь о нем, одном мы можем вспомнить,

Чтобы воскликнуть: То был человек!

Дедушка замолчал. Какое-то время он смотрел на меня в наступившей тишине, а потом поклонился. Я захлопала в ладоши. Дедушка поклонился еще раз. Я все хлопала, а дедушка кланялся и кланялся. Я заметила, что по его щекам опять бегут слезы. Может быть, он отчего-то расстроился, а может, это из-за кашля, кто знает.

– Вот теперь все, – сказал дедушка.

Он забрал свой чемоданчик и отправился в свою комнату. Он как-то сразу опять превратился в прежнего дедушку, сгорбленного, кряхтящего и шаркающего ногами. Он долго возился в своей комнате, а потом вышел одетый в свой привычный халат, сел свое кресло и укрылся пледом. Он посмотрел на меня и грустно улыбнулся.