Александр Борун - Заклятие лабиринта

– Недавно я дождался от них ответной услуги: получил информацию по тем подозрениям, о которых тебе рассказываю. Хотя соседям об этих подозрениях – и вообще обо всей ситуации – ничего никогда не сообщал. Но у них, значит, есть свои источники. Как они сказали, какие-то планеты сошлись и какие-то флюиды всплыли и просочились, что-то где-то рухнуло, а что-то другое, наоборот, в рост пошло – тут я, признаться, не вник, – на лице Нисимова изобразилось отвращение. – Короче, Ринка, чтобы получить полную информацию по тем подозрениям, тебе надлежит пойти по определенному адресу. Между прочим, суть дела они описали точно, без всяких звезд, планет, флюидов и флогистонов, столпов веры и врат ада. Вот так.

Он поежился, как бы в недоумении от того, что сам же сейчас произнес, но упрямо поставил точку: оторвал глаза от своей виртуальной шпаргалки и посмотрел мне в глаза. Я испугалась еще больше: у него были панические глаза тонущего.

– А меня они откуда знают? – осипшим голосом осведомилась я. Мне было очень холодно.

– Не то что бы знают, просто никто больше не подходит под описание требуемого порученца. Это должна быть “молодая воительница с волосами цвета пламени и глазами цвета травы”. У меня больше таких нет, да и вообще молодых воительниц дефицит. Так что – точно ты, больше некому. А на дело ты должна отправляться, “храня руки чистыми, сердце горячим, а голову холодной”. Иначе тебя ждут “тени городских кошмаров”. Они захотят тебя “своим маревом спеленать и на дне своем упокоить”. Ну, это наши обычные требования, ты им всегда соответствуешь, так что я за тебя не беспокоюсь, – бодро закончил он.

Ой, хитришь, “шеф”, подумала я. И насчет совпадения кто бы говорил. Особенно насчет чистых рук. Тебе ли не знать… И что не беспокоишься, тоже уж лучше бы молчал бы. Глаза-то опять в бумажку свою пустую уткнул.

– Короче, вот тебе адрес, – неожиданно БГ перевернул бумажку и подал ее мне. Я чуть не уронила ее. – Это в конце Покорского тракта, ну, проспекта Зодчих, новые кварталы. Езжай, посмотри там, что к чему, на рожон не лезь, привези информацию… Или нет, не надо.

Я от робкой надежды аж дышать перестала. Раздумал меня посылать, что ли?!

– Лучше тебе не появляться тут больше, это слишком опасно, – безжалостно продолжал он. – Пусть даже там все пройдет нормально, ты сюда не возвращайся, а позвони по номеру: дата твоего настоящего дня рождения задом наперед. Скажешь: “папа поправился”, если подозрения подтвердились. Если операция чистая, скажешь “отец чертыхается”. Если разобраться не удалось, скажешь “родитель наш упрямится”. Поняла?

Я молча кивнула. Не была уверена, что голос меня послушается. Меня опять трясло. Голова была пустая, и в ней свистел осенний ветер.

– Вне зависимости от результата, вот твой гонорар, – тут он полез в карман и выложил на стол пять пачек стобаксовых бумажек.

Я машинально пересчитала одну пачку. Сто бумажек. Могла и не считать: она была стандартная, в банковской упаковке. Значит, тут пятьдесят тысяч. Столько мне и от “новых русских” очень нечасто перепадало, а уж о заданиях БГ и говорить нечего.

Это было уже третье отличие от обычных его заданий. Сначала необычно много информации. И, как я чувствовала, очень вредной для жизни информации. Как говорится, много будешь знать, скоро состаришься. А надо бы наоборот: много будешь знать, не успеешь состариться. Потом полная неконкретность задания. Пускай пойти надо туда – знаю куда, зато в нем имелось типичное принеси то – не знаю что. И теперь эта огромная сумма, как будто только на подержать ненадолго. Минздрав в моей душе предупреждал меня со страшной силой – прямо-таки в пожарный колокол колотил. Но я, как загипнотизированная, механически убрала деньги в сумочку и пошла натягивать мокрые носки и кроссовки. Они неожиданно оказались сухими и даже теплыми, как будто я провела здесь много часов. Меня опять стало трясти, как будто они были полны ледяной болотной жижи. Но трясти как-то так, что снаружи ничего не было заметно.

Когда я уже практически стояла в дверях, бывший шеф увеличил число отличий от обычных заданий с трех до четырех. Он обнял меня и поцеловал. В губы.

Может быть, я и мечтала об этом время от времени, но теперь не могла ему ответить. Все силы уходили на то, чтобы он не заметил моей дрожи. Меня пронзило ощущение, что мы больше с ним никогда не увидимся. И что он чувствует то же самое. Но я упрямо сопротивлялась депрессии. По крайней мере, внешне. Внутренне она давно мной овладела. Однако я бодро поскакала вниз по лестнице. Надеюсь, моя спина имела выражение презрения к року и неповиновения судьбе.