Роман Арефкин - В лесной чаще

Внезапно, за очередным, особенно крутым поворотом, замедляя своё нисхождение, сознание Пьера ворвалось в сферическую полость, сердцевину муравейника, то самое место, куда так отчаянно пытался добраться взгляд мальчишки.

Здесь, в кромешной темноте, сознание некоторое время пребывало словно в подвешенном состоянии, пытаясь привыкнуть к окружающему пространству и нащупать утраченную способность различать объекты. Внезапно, то, что сперва воспринималось пустотой, пришло в движение и напротив Пьера возникла муравьиная голова с двумя фасеточными глазами и парой длинных антенн, уходящих в противоположное друг от друга направление. Челюсти создания были совершенно другими, и не имели ничего общего с мандибулами всех остальных жителей муравейника. Казалось, что эти челюсти не могли выполнять работу, разламывать твёрдые предметы или использоваться в качестве грозного оружия. Туловище создания было точно таким-же, как и у других муравьёв, за исключением только лишь большего размера. А вот брюшко у этого обитателя глубин представляло из себя огромную, непропорционально-огромную по отношению ко всему остальному телу, белёсую, пульсирующую массу.

Тогда Пьер понял, что перед ним была королева-матка, та, ради которой возводился весь муравейник и та, на которую работали миллионы других жителей муравейника.

Её морда некоторое время смотрела прямо на Пьера, а затем её челюсти несколько раз двинулись, и гость увидел невообразимую картину, в которой отразились видения сразу всех жителей муравьиной колонии, с их повседневными заботами, тревогами и небольшими радостями. Пьеру не понадобилось много времени, чтобы понять, что это был совершенно другой муравейник, ведь вместо лесного мусора, травинок, веточек и прочего, привычного для муравьёв строительного материала, местные жители таскали необработанные куски золота. При этом, сами муравьи обитали, судя по всему, не в муравейнике, по крайней мере не в таком, какие Пьер привык видеть в лесу. Вместо сотканных из лесного материала стен, здесь кругом были стены из плотного песчаника, в котором были прорезаны многочисленные ходы.

Внезапно видение Пьера оборвалось, когда он почувствовал, как кто-то расталкивает его в плечо и при этом безостановочно о чём-то говорит. В слепивших лучах солнца, мальчишка увидел свою мать, которая с встревоженным видом нависла над ним.

Его мать уже не в первый раз заставала его в состоянии ни то бодрствования, ни то сна. Доктора говорили, что всему виной врождённая аномалия развития какого-то участка в мозге мальчишки, из-за чего тот мог внезапно засыпать посреди какой-либо деятельности. Некоторые, особо рьяные поборники медицины утверждали, что ребёнка следовало определить в коррекционное учреждение, поскольку с таким недугом у него было очень мало шансов преуспеть в жизни, да и к тому же, было опасно оставлять Пьера одного. Однако мать и слушать ничего не хотела, продолжая водить сына в сельскую школу для обыкновенных детей, строго настрого запретив ему рассказывать кому либо о своих видениях. Пьер не ослушивался материнских назиданий.

Когда его матери не стало, Пьеру было двенадцать лет, однако его отец всё равно решил держать в тайне от сына обстоятельства гибели матери, отделываясь скупыми фразами о том, что она, стало быть, погибла в несчастном случае, случившемся на железной дороги, на станции Витри-ан-Артуа. Однако, как бы не пытался Пьер прояснить обстоятельства этого дела, ему ничего не удавалось узнать, и поскольку, уже повзрослев, он так и не смог найти даже тех сведений, которые бы констатировали факт самого происшествия, Пьер обвинил отца во лжи. После очередной словесной баталии, отец Пьера попросту приказал сыну оставить его в покое. Ещё несколькими неделями позже, когда поутихшие страсти всё же позволили сыну вновь оказаться на пороге дома отца, он обнаружил, что тот исчез. Старик оставил своё жилище, и большинство личных вещей, взяв с собой только самое необходимое и больше его никто не видел. Один из соседей, проживавших в том же доме, что и отец Пьера, утверждал, что в день, когда старика видели в доме в последний раз, он выглядел вполне себе счастливым. Все попытки узнать, куда ушёл отец, оказались тщетными. Так Пьер остался в этом мире наедине со своими видениями, природа которых никогда не доставляла ему особых проблем. В те, непродолжительные, периоды своей жизни, когда ему удавалось установить близкие отношения с женщинами, его недуг отступал, словно вытесняемый вниманием, которым Пьера одаривала та или иная девушка. Но стоило очередным отношением рассыпаться, и обмороки вновь приходили к мужчине. Со временем, Пьер сделал их чем-то вроде неотъемлемой части самого себя и перестал расценивать как недуг. Более того, те редкие дни, когда бы его сознание не находило нескольких минут на то, чтобы совершить путешествие к неизвестным пределам, Пьер расценивал как нечто-то из ряда вон выходящее и проявлял дополнительную осмотрительность.