Алекс Реут - Кинопольский волк

Волченя не возражал и решил, что при случае даст это имя какому-нибудь новооткрытому виду.

– Насмотрелся?

– Да. У вас замечательный город.

– Если пожить – он становится ещё лучше.

Дядя Волчени со стороны матери – Антон Триколич – не был похож на сестру. В меру упитанный и сангвиничный, он смотрел на мир с одобрением. Глядя на его толстые пальцы, мало кто мог бы поверить, что он хороший хирург, а увидевший лицо ни за что бы не догадался, что он уже почти десять лет жёстко, чётко и умело руководит небольшой ветеринарной клиникой, которая считалась одной из лучших не только в Кинополе, но и во всей Прибалтике.

Имелись у Триколича заслуги и перед философией – один раз, ещё в студенческие годы, с него нарисовали Дэвида Юма для так и не вышедшего учебника.

– Как ты себя чувствуешь? Приступы не вернулись?

– Немного есть. Перед глазами темнеет, и голова становится тяжёлой-тяжелой. Кровь приливает, наверное.

– Что-нибудь с цветами происходит?

– Да, происходит, – Лакс сглотнул, – всё становится такое тусклое-тусклое, и жёлтое. Словно сквозь жёлтую воду смотрю.

– Когда последний?

– Позавчера.

– На ногах держишься?

– Да. Я привык почти. Только судороги по утрам… – Волченю передёрнуло, – это действительно страшно. Иногда так больно, что кричать начинаю.

– Ты волнуешься. Перед экзаменами – это нормально. Как только поступишь, сразу отпустит – вот увидишь.

– А если не поступлю?

– Всё равно отпустит. Так что не о чём волноваться.

Лакс не разбирался в автомобилях. Но даже ему было достаточно одного взгляда на машину Триколича, чтобы понять – владеть клиникой дело доходное.

Сумки и книга отправились на самое дальнее сиденье, а Волченя устроился впереди, не забыв пристегнуться.

– У меня не больше часа, – сообщил Триколич. – Они думают, что я должен быть на конференции. Когда первый экзамен, кстати?

– Я на подготовительный поступаю.

– Да? А в письме про это было?

– Было.

– Значит, я не дочитал.

Машина тронулась. Над головой мелькнул огромный рекламный щит «Церковь Воссоединения зовёт всех страждущих». Лакс вспомнил разговор в поезде и почувствовал гордость. Он слышал про то, что пишут на рекламных щитах, – а значит, уже не был здесь чужим.

– Я вот что придумал, – продолжал Триколич, – Давай ты поживёшь прямо в клинике? Там есть холодильник, можно поспать, литературы полно. И убирают регулярно.

– Можно. Если клиенты не против.

– От клиентов ты будешь прятаться. Потом, возможно, повысим до ассистента. Увидишь, что у животных внутри.

Триколич свернул на проспект, идеально следуя изгибам трамвайных путей. Лакс опять увидел реку. Дома расступались, открывая вид на мост и многоэтажки другого берега. Волченя старался всё получше запомнить, но получалось плохо. Слишком много всего он видел.

На мост сворачивать не стали. Мимо опять понеслись боковые улочки городского центра. Магазинчики, ларьки, кафе, ночные клубы, административные здания с широким крыльцом и высокими окнами. В Кинополе было что-то неуловимо столичное.

Снова река и мост. За мостом начинался парк: такой густой, что он казался нетронутым лесом. Когда миновали и его, послышался далёкий слабый шум, похожий на шелест моря. Триколич сбавил скорость.

– Хоть я и опаздываю, но старых друзей навещу.

Он свернул на боковую улочку и затормозил, аккуратно вписавшись в последнее оставшееся место на парковке. Чуть дальше, на ступеньках небольшого двухэтажного здания с лакированными рамами в окнах и арочным входом, проходило, похоже, что-то вроде манифестации.

Манифестантов было человек тридцать, а может и сорок, а может и двадцать четыре – Лакс не был силён в оценке численности представителей этого вида. Они довольно тщетно пытались пикетировать и при этом никому не мешать. Машины проезжали и люди проходили, но к пикету никто не спускался, и высокие окна взирали на них с насмешливым снисхождением.

Чуть в стороне беседовали двое – низкорослая, плотно сбитая девушка с повязкой на коротко стриженой голове, и высокий, тонкий как щепка человек лет тридцати пяти, в клетчатой рубашке и очках с невероятно толстыми стёклами – точь-в-точь такие, как на канонической фотографии известного гаитянского диктатора Дювалье.

Заметив машину, он, видимо, распрощался, и отправился в их сторону. Лакс заметил шрам через весь лоб, уходивший за оправу очков.

– Здравствуйте, пациент Курбинчик, – улыбнулся Триколич, – Как самочувствие?