Екатерина Мансурова - Возвращение чувств. Машина.

Наверное, нужно проститься с …? Но она уже простилась. После стольких дней борьбы и неумолимо прогрессирующего ухудшения, когда ей (как, впрочем, и окружающим) всё стало окончательно ясно, она попрощалась и устно, и письменно со своими: дочкой, зятем и остальными родными и близкими. Подписала завещание.

Ну, составила-то и подписала она его задолго до всего этого.

Сразу после первого же обследования, когда бегающие глаза молодой, незакаленной ещё людским горем и смертью, профессорши, сказали ей всё. И родственников приводить было лишним – она поняла правильно, но, как оказалось, слишком поздно.

Они боролись. Она боролась.

Конечно! Чтоб она – да не боролась!..

Сразу согласилась на операцию. Жалко, что нельзя прооперировать мозги. Сейчас она попросила бы убрать тот самый стержень, который не даёт расслабиться, опустить руки, безвольно поникнуть в объятиях близких, разрыдаться, забиться в истерике, окунувшись в пучину отчаянной, безысходной тоски – по той жизни, где она недолюбила, недоучила, недовоспитывала, недоделала, недо… Так много всего…

Что это? Звук?

Нет, ЭТО не было звуком.

Какое-то новое ощущение.

Она ничего, совсем ничего не чувствует физически. Словно тела нет. Но что-то не так, совсем не так, как было раньше – вот, буквально секунду назад!..

Может, это и есть Переход ?

Словно что-то сдвинулось, и поехало… Нет, не поехало – полетело.

Да, ЭТО началось.

Маленький зловредный наблюдатель в её мозгу тут же подметил, что отчаяние всё же проснулось. Но кричать уже нечем! Остался только внутренний голос. Но что же крикнуть хоть этим голосом в этот, действительно последний, момент?

– Господи! Прости, если что-то делала не так! Прости! Да свершится Воля Твоя!..

Но как бы хотелось ещё пожить! Столько всего в мире осталось прекрасного и непознанного! Такого красивого, мудрого, светлого!..

Белый коридор.

Нет, он не белый. Это яркий свет в его конце делает стены белыми. И он движется. Сам. Слепящий проём в его конце приближается.

Страх. Страх? Нет, это не страх. Мозг, наверное, продолжает работать. Она помнит, что означает этот коридор, и осознаёт, что бояться уже нечего. Хотя, честно говоря, эмоций и ощущений нет вообще никаких. Только виден наплывающий светлый прямоугольник, или квадрат. Совсем, как Малевич наоборот, успевает пронестись где-то на краешке сознания отвлечённо-абстрактная мыслишка, и тут сияние поглощает её, и…

Странно, где же свет?

Где вообще вс ё ? Почему ничего, ну то есть, совсем ничего – нет?!

Может, сознание, «душа», всё же отключилась? Она всё так же ничего не чувствует, но теперь вокруг полная темнота и пустота.

Что, это вот так и должно быть?

Никаких ощущений, никаких движений, наконец, никакого времени?

И так – БЕСКОНЕЧНО?!!!

Не-ет, это невозможно. Она ведь отлично помнит впечатления коматозников: после коридора обязательно куда-то да попадёшь. Луг, сад, облако, наконец.

Ведь не в абсолютную же темноту, пустоту и неподвижность?

Или она уже проскочила ту фазу, откуда никто не возвращался? Если это так, то откуда… Почему…

Да, что это за странные смутные ощущения , словно она вновь что-то… Чувствует?

Причём чувствует как бы… Телом. Что за заноза сидит (и когда она возникла?!) в копчике? Грудь… дышит? А что за неприятный… з а пах? З А ПАХ?!

Нужно признаться честно – она несколько подрастерялась.

Она, сомневаясь конечно, чего-то после жизни всё же ждала.

Ведь она христианка – и не по форме (форму соблюла её мать, когда окрестила её, как и она, в свою очередь – свою дочь), а по содержанию, смыслу.

Смыслом свою веру наполняла она сама: в силу полученных от жизни уроков. В силу своих понятий, убеждений и способностей. Может, её вера и несколько отличалась от традиционной – хотя бы в смысле выполнения каких-то общепринятых обрядов. Она не отстаивала служб, никогда не исповедывалась… Но по существу, она действительно крепко и глубоко в Господа верила.

Должна же она была хоть во что-то хорошее и светлое в этой жизни верить!..

Где-то же есть высшая, последняя, справедливость! К кому взывать, когда, кажется, нет уже ни сил, ни терпения, ни…

И вот теперь что-то не так.

Может, это расплата? Может, всё-таки, надо было посещать храмы и молиться там вместе с другими? Но ей всегда казалось… кощунственным, что ли, проявлять или выставлять напоказ те глубочайшие и только личные переживания, те неуловимые и необъяснимые мгновения, когда человек не лжёт (или, хотя бы старается!) самому себе – в людном, публичном месте. И молилась она только в одиночестве.