Екатерина Мансурова - Возвращение чувств. Машина.

Впрочем, она была уверена на основании опыта далёкого будущего, что вложенные так деньги не пропадут. Друзей, конечно, не купишь. А вот общественное положение – продаётся! Это отмечал ещё циничный прагматик Рэт Батлер*.

Немного поболтав с Марией, здорово за неё переживавшей, она всё же прилегла на постель, и проспала часа три. Этого вполне хватило, чтобы вернуть ясность мышления, и снять симптомы опьянения и нервный стресс.

Логичность мышления будет поважней красивого наряда.

Ведь теперь ей предстоял разговор с главным действующим лицом.

50

После завтрака, узнав, что Гюисманс как раз вернулся, она, даже не дав ему лечь отсыпаться, вызвала, поставила чёткую задачу, и выдала деньги. Отсыпаться он может всё утро до обеда – пока соберут все доступные подводы, и приведут лошадей и работоспособных вассалов…

Затем она направилась в кабинет барона.

Похоже, он ждал её – принял сразу же. Глаза хозяина ярко горели.

Теперь она называла его «дорогой барон» и «милый мессер Карл», так как он сам разрешил ей это. Ну вот так ему и надо…

Он ещё не был полностью в курсе проведённой ею боевой операции. Хотя, несомненно, о многом догадывался – он был умён, наверное, как минимум, не меньше её. Но деликатен. Словом – джентльмен до мозга костей. Свою обаятельную гостью вопросами смущать не желал, терпеливо ждал результатов её ретивых действий. Очень хорошо.

Вот сейчас она сама всё ему и расскажет.

Однако внешне свою заинтригованность её странными действиями в последние дни «любезный барон» никак не проявлял. Впрочем, он же сам дал ей карт-бланш!.. Да и вообще, он редко проявлял свои чувства так, что их было заметно – совсем как Пьер.

После стандартных взаимных приветствий и пожеланий доброго утра Катарина, не ходя долго вокруг да около, спросила прямо в лоб:

– Дорогой Карл, как вы относитесь к браку?

Глаза «дорогого Карла», несмотря на железную выдержку, расширились-таки на секунду до рискованных пределов. Но голос после небольшой паузы, прозвучал спокойно:

– Что именно вы имеете в виду, дорогая Катарина, чей именно брак?

– Ну, например, наш с вами!

Барон, надо отдать ему должное, рот не открыл.

Наоборот, он долго молчал, с сосредоточенным видом уставившись в пол. (Ага, поможет это ему, как же!)

Затем встал и прошёл мимо Катарины, обойдя вокруг стола. Помолчав ещё, он резко сделал два шага в сторону, и рывком открыл дверь в коридор.

За дверью никого не оказалось.

Быстро подойдя, он так же резко открыл дверь в спальню. Там тоже никого не было. Что, как показалось ей, несколько удивило Карла. Но и обрадовало.

После такого таинственно-заговорческого продолжения настала очередь Катарины удивляться – правда, тоже молча, про себя.

Заперев на ключ обе двери, барон уселся прямо на стол, напротив неё, и, скрестив руки на груди, долго буравил её орлиным взором.

Она отвечала ему жизнерадостной улыбкой и ясным лучистым ангельским взглядом, в который вложила столько честности, сколько смогла наскрести.

Наконец, сдавшись, барон вздохнул и покачал головой:

– Я не могу жениться на собственной дочери.

Катарина, которая, в общем-то, давно чего-то такого и ожидала, стремительно кинулась ему на грудь, весело смеясь сквозь вдруг брызнувшие слёзы, и приговаривая:

– Папочка, дорогой, наконец-то ты решился! А я уж боялась, придётся это из тебя клещами вытягивать! Ну, слава Богу!

– Так ты знала?!!! – моргая сквозь выступившие и у него слёзы, и несколько отстраняя её от себя, спросил потрясённый барон.

Вместо ответа она за руку подвела его к большому зеркалу, и прикрыла рукой свои волосы, приблизив своё лицо к его лицу.

Так как они были почти одного роста, всё получилось отлично: лоб, глаза, скулы, щёки, нос, подбородок и даже ямочка на нём – всё было похоже, словно перед ними было одно лицо, но в двух вариантах: мужском, более мужественном и грубоватым, и женском – полным чувственности, выразительности и красоты. Отличались только губы – у неё они были сочней и выразительней. От матери!..

Барон закрыл лицо руками. Затем резко отнял их и заключил её в объятья. Он не сдерживал рыданий. Она – тоже.

Наконец он первым ослабил объятья, чуть отстранившись, и пробормотал смущённо:

– Бедная Анриетта! Я поклялся ей… Никогда и никому… Как жаль, что она так больна!

– Ничего, отец, зато теперь она спокойна на мой счёт! Так как знает, что я в надёжных руках, и ты меня в обиду не дашь!