Братья Швальнеры - Мистерия. Первый сборник русского хоррора

Скарлатти взглянул в глаза своему дуче – и поверил ему как никогда…

Папа Римский Пий Второй не находил себе места. После встречи с кардиналами из Флоренции он как оглашенный носился по дворцу. Одолевавшие его последние месяцы мысли больше не могли томиться у него в голове и нуждались в том, чтобы вырваться наружу.

–О чем вы так беспокоитесь, Ваше святейшество? – спросил кардинал Джованни Медичи.

–А то вы не знаете… Флорентийские послы вновь принесли дурные вести…

–Чума? Черная смерть уже во Флоренции?

–Вы правы, сын мой. Вам как придворному хронографу Ватикана следует знать, что скоро она и сюда доберется – пока мы принимаем людей в масках и колпаках, но однажды перестанут помогать и они…

–А как же вера? Господь не может оставить Папу…

–Ах, оставьте красноречие для аналоя, – отмахнулся Папа. – Подумайте лучше, куда мы с Вами спрячемся, постучись завтра черная смерть в наш дом?

–Как вы совершенно справедливо выразились, я как хронограф веду учет продвижения чумы по Вашим владениям и могу сказать, что одно только место осталось еще не тронутым проклятой заразой. Это – благословенная Венеция!

–Ах, – воздел руки к небу Папа, – я так и думал. Всегда Священная Республика спасала всю христианскую Италию, спасет и на этот раз. И скажите после этого, что этот дивный край, из которого произошли ваши славные предки, не есть седьмое чудо света?

Кардинал смущенно опустил глаза. Разговор двух сановников прервал монах – он принес письмо для Папы.

–От кого это?

–От венецианского дожа Пьемонкези.

–Читайте, читайте скорее…

Медичи развернул пергамент – выражение лица его стало чернее ночи. Понтифик обо всем догадался.

–Что там?

–Боюсь, мессир, у Вашего слуги сегодня появится дополнительная работа – до поздней ночи я буду корпеть над книгой летописи двора, в которой появится еще одна черная страница…

–Неужели и Венеция?

–Увы, – развел руками кардинал. – Позвольте, мессир, коль скоро природа чумы нам еще не до конца известна, я сожгу письмо – мало ли, что в ваш дом пришло с его пылью…

–Конечно, бросайте скорее в камин! Ах, святая Мария Магдалена, молись за нас. Кажется, нам с вами, друг мой, остается уповать только на чудо…

Причитая и молясь, Папа покинул залу, а будущий папа Джованни Медичи еще долго смотрел на то, как корчилось в пламени письмо венецианского дожа.

Аристократы

Февраль 1917 года выдался в столице теплым и снежным. Мело и пуржило как никогда – говорили старожилы, а мне, не бывавшему в Петербурге с далекого 1908 года, и вовсе казалось, что старинные шпили, Адмиралтейство и брусчатку Манежной площади, больше нипочем не увижу, ибо все это будет занесено суровой предвесенней метелью.

Уезжая из Петербурга бедным студентом, я не мог подумать, что сделаю карьеру в Москве, но связана она будет совсем не с моим образованием медика, а с… цирком. Да, именно с цирком. Так случилось, что, единожды посетив в Москве выступление немецкой цирковой труппы, я навсегда влюбился в это искусство, которого, признаюсь, в детстве вовсе не понимал. Поступив сначала гримером, уже через пять лет я стал в труппе канатоходцем – жуткая ирония судьбы, но множественный перелом, полученный моим предшественником, послужил для меня дорогой в жизнь. Да, если не считать моих детских занятий гимнастикой, что позволили быть в сравнительно неплохой форме. А еще спустя три года я собрал собственную труппу, с которой стал гастролировать по городам. Вот этот-то путь и привел меня на мою родину в феврале 1917 года.

Одному Богу известно, что на самом деле творилось там в те злополучные дни. Недовольство властью нарастало, на фронте следовали поражения за поражением, а потому Государь вынужден был отбыть в ставку в Могилев, покинув престол и возложив руководство страной на не пользующегося популярностью Протопопова.

В преддверии выступления в варьете у меня состоялся разговор с руководителем дирекции Императорских театров Владимиром Анатольевичем Теляковским. Про этого человека надо сказать особо – он был великий театральный деятель. При нем оформительское искусство театров стало принадлежать кисти таких великих мастеров как Коровин и Бенуа, свои спектакли стали дарить публике Мейерхольд и Санин, а сам Станиславский создал свою театральную студию именно с его легкой руки. Мне он предоставлял площадку варьете для моего представления. Меня он знал уже как состоявшегося циркового деятеля, хотя для меня, который помнил его еще со времен студенческой юности, Теляковский был и оставался идолом, примером во всем и вся.