Девушка сникла, но ослушаться председателя не посмела. Одарила меня тоскливым взглядом и поплелась обратно за стол.
Капитан Ященко также смотался под навес и вскоре вернулся с бутылкой и тремя рюмками. Мы отошли к крыльцу клуба и расположились возле бетонного парапета. Музыканты уже собрали аппаратуру и нам никто не мешал.
Я чувствовал себя неуютно в такой компании.
Только, что мне оставалось делать? Не показывать же, в самом деле, что я их боюсь…
Да и что они могут мне сделать здесь, на глазах, как минимум, сотни свидетелей?
Капитан Ященко наполнил две рюмки и уже собирался плеснуть вонючего напитка в третью, когда председатель его остановил.
— Может, хочешь моей водочки попробовать? — обратился ко мне и, не дожидаясь ответа, достал из внутреннего кармана пиджака плоскую металлическую флягу.
Какой-то червь сомнения шевельнулся в душе, но я вспомнил чудный вкус украинского женьшеня и не смог отказаться.
Ароматный напиток освежающей прохладой прокатился по пищеводу и разорвался в желудке кумулятивным зарядом.
Мы выпили еще. Причем, бальзамом потчевали только меня. Председатель и милиционер мужественно лакали местное пойло. Я еще поразился их благородству и трогательной обо мне заботе…
А после третьей рюмки мне стало не по себе.
Все вдруг начало расплываться перед глазами. И хотя я, по-прежнему, слышал и, кажется даже, соображал, тем не менее, контролировать своих действий больше не мог.
— По-моему, молодой человек набрался…
Андрей Павлович склонился надо мной, и его лицо превратилось в громадное желтое расплывчатое пятно.
— Готов! — удовлетворенно хихикнул Ященко.
— Да, совсем молодежь пить не умеет… — ерничал председатель.
— Не обучена… — поддакивал капитан.
— Ну, что ж, негоже его здесь оставлять. Нужно бы позаботиться. Ты, Геннадий, прокатил бы его на своем мотоциклете с ветерком. Авось, очухается. А, может, и нет… — добавил после недолгой паузы. — Ты уж позаботься. Не мне тебя учить…
— Будет сделано, Андрей Павлович! — отрапортовал милиционер.
Кто-то из них подхватил меня под руки, и я почувствовал, что меня куда-то тащат.
Я понимал, что "прогулка с ветерком" хорошего не обещает, и ничего поделать не мог. Ни тело, ни голос мне больше не подчинялись…
Затем в глазах прояснилось.
Я увидел себя сидящим в коляске мотоцикла. Но, опять-таки, я мог только констатировать факты: звук, картинку. Да и то, вроде бы со стороны. Тело же уподобилось тряпичной кукле с оборванными поводками.
На этом, наверное, мой жизненный путь и оборвался бы.
Если бы не случилось чудо…
Настоящее чудо!
Лишь только Ященко завел двигатель, и коляска нервно затряслась подо мной, неожиданно глаза ослепил очень яркий свет. Когда он слегка поубавился, я разглядел силуэт дорогой импортной машины.
До боли знакомой.
Где-то, когда-то я уже видел такой японский вездеход.
Хлопнула дверца и передо мною, как в сказке, нарисовался прелестный облик самой дорогой для меня женщины…
Наверное, все мне только приснилось…
А, может, я уже умер?
— Андрюшенька, родненький, что с тобой?
Татьяна трясла меня за плечи, я видел застывшие в ее глазах слезы.
— А что с ним могло случиться? Перебрал маленько… — внешне спокойно объяснил Андрей Павлович.
— Решили проветрить… — поддакнул Ященко.
Я мог бы легко разоблачить их ложь, только голос, по-прежнему, меня не слушался. И, если откровенно, я все еще не был уверен, что увиденное и услышанное происходит на самом деле.
Услышав диагноз, Татьяна, похоже, успокоилась.
Она настояла, чтобы меня перенесли в ее машину. Странно, ни председатель, ни милиционер не осмелились ей прекословить. Вероятно, в их табеле о рангах девушка занимала не самое последнее место.
Придя к такому выводу, я призадумался: радоваться мне избавлению или нет? Ведь Татьяна тоже из их компании и вряд ли смена игроков что-либо существенно изменит в моей судьбе…
Но, все-таки, согласитесь, гораздо приятнее принять смерть от любимой женщины, чем стать жертвой тупорылого жлобковатого мента…
На этой мысли я, кажется, успокоился и сознание мое, словно ожидая подобного умозаключения, тотчас сигануло в глубокую черную пропасть.
Сознание возвращалось медленно и болезненно. Первое, что я ощутил — жуткую какофонию звуков, раздирающую мою бедную головушку на составные части. Затем мои страдания усугубил едкий всепроникающий запах. От него мне и вовсе стало дурно. Но, почувствовав это, я пришел к парадоксальному выводу, что, если мне так плохо, значит, я все еще живой, и мне снова, каким-то непостижимым образом удалось выкарабкаться из преисподней…
Читать дальше