Сергей Малицкий - Vice versa. Вакансия

Или, того хуже, наделили самого Дорожкина способностью видеть то, чего нет. В медицине Дорожкин не разбирался, но некое весьма приблизительное представление о шизофрении имел. Вздохнув, Дорожкин посмотрел на отражение странной пары в черном стекле двери и понял, что от внимания спутника женщины все еще не избавлен. Высокий щелкал пальцами. Щелкал так, словно задавал ритм невидимым оркестрантам. Щелкал и направлял щелчки в спину Дорожкину.

Дорожкин вздохнул, сунул читалку в сумку, повернулся и показал класс. Выщелкал двумя руками сразу, выделяя сильные доли и помогая себе пристукиванием каблуками, ударное соло, закончив ритмический рисунок имитацией звука откупоренной бутылки с помощью щеки и пальца.

Поезд выкатил на станцию «Рязанский проспект». В ответ на злобу, почудившуюся ему в суженных глазах незнакомца, Дорожкин старательно улыбнулся, с облегчением отметил, что нимб над головой спутницы высокого исчез или поблек, и сама она как-то поблекла и скукожилась, и шагнул к выходу. Распущенный шнурок на кроссовке натянулся, и Дорожкин не вышел из вагона, а выпал, приложившись носом о голубоватую мраморную колонну и воткнувшись коленом в собственную сумку.

«Наступил, – сквозь боль и досаду мелькнула в голове Дорожкина догадка. – На шнурок наступил! Специально! И что это затрещало? Что в сумке затрещало? Неужели читалку раздавил? Нос-то хоть не сломал?».

Механический голос в вагоне призвал пассажиров к осторожности, двери захлопнулись, и вагон умчался в тоннель. Если бы Дорожкин не был занят накатывающей болью и хлынувшей из разбитого носа кровью, он неминуемо бы разглядел, что из вагона на него смотрели двое – спутник женщины с поблекшим нимбом и незамеченный Дорожкиным черноволосый сухой мужчина с властным взглядом. Сама женщина даже не повернула в сторону Дорожкина головы.

Жаркий август оборвался в двадцатых числах. Температура упала с тридцати с лишним до пятнадцати, горячий ветер остыл; остыв – приободрился и даже попытался предстать ураганом, обрушив на припаркованные во дворах столицы машины не меньше сотни деревьев. Потом начались дожди. Дым от горящих лесов Москву покинул, лето переломилось, как столбик пепла на непотушенной сигарете, и жизнь двадцативосьмилетнего парня, почти столичного жителя Женьки Дорожкина, который возвратился в Москву из родной деревни, переломилась вместе с ним, пусть даже сам он и не курил никогда. Удивляться не приходилось. В августе всегда происходило что-нибудь пакостное, и если оно выпадало на начало месяца, это значило только одно – в конце августа отольется чем-то еще более горьким. Хотя бы для одного человека. Так и случилось. Дорожкин потерял работу.

В понедельник, смахивая с ветровки капли дождя, он нырнул в ставший уже до зевоты привычным офис и не обнаружил фирмы, которой отдал почти два года жизни. Ни мебели, ни компьютеров, ни образцов товара, движение которого отслеживал Дорожкин, на привычных местах не оказалось. На полу валялись листы бумаги, на окнах висели жалюзи с мятыми ламелями. Из пары горшков торчали стебли засохших цветов, не переживших лето. Из гнезд на подвесном потолке вместо ламп выглядывали концы провода.

– Дорожкин! – обрадовался, запирая дверь бухгалтерии, шеф. – Ты где пропадал? Не думал уже с тобой столкнуться!

– В отпуске был, – пожал крепкую начальственную ладонь Дорожкин. – Вот, приехал. Вышел на неделю раньше. Вы же просили. Или нет?

– Да, точно, – с очевидной досадой хлопнул себя по лбу шеф. – А я все никак не мог вспомнить, что же я еще… Что же ты в Сеть-то не выходил? Я ж намыливал тебе насчет наших проблем…

– А мы куда-то переезжаем? – начал озираться Дорожкин, пытаясь сообразить, о каком мыле – электронном адресе – говорит шеф, если имеющийся он никому не светил.

– Точно так, – кивнул шеф. – Я так вовсе улетаю за границу нашей родины, а остальные кто куда. Закрываемся мы. Фирма ликвидирована.

– Ликвидирована? – удивился Дорожкин. – А… почему? Все вроде бы шло нормально…

– Нормально? – Шеф прищурился, прижал кейс к боку локтем, потер виски. – Кому нормально, а кому… Устал я, парень. Понимаешь…

Дорожкин напрягся. Шеф редко переходил на доверительный тон, но уж если переходил, то, как казалось Дорожкину, неизменно говорил правду, то есть вещал о каких-либо неприятностях, из которых правда по преимуществу и состояла. А Дорожкин, судя по его житейскому опыту, был как раз постоянным проводником, железным штырем, через который уходили в землю электрические разряды правды. Причем правды самой неприглядной и огорчительной. Чему тут было удивляться? Судьбе уже давно следовало завершить его унылое благоденствие, почти два года на одном месте и так были удивительно долгим сроком.

Читать дальше