Юлия Нифонтова - Шиза

– Чучмеки товар везут, – пояснил участливый пассажир, видя Янкину растерянность.

Ей вдруг показалось, что она находится внутри клубка кишащих, липких червей. Пришлось спасаться в тамбуре, пропахшем мочой и табаком. Янка села на свою сумку, скинутую на грязный, заплёванный пол. И тут, впервые за свой долгий отпуск, почувствовала она что-то похожее на защищённость. Иногда, к Янке в тамбур заходили пассажиры, угощали местную жительницу сигаретами, перекидывались из солидарности сочувственными фразами.

– Ладно, что ж теперь. Не в Америке живём.

– Едем – это главное, не ногами же топаем.

Домой-домой, домой-домой… отстукивают ритм колёса. Нет же – это ударная установка, барабаны, тарелки… Джаз… всё громче, громче… Дверь, болтавшаяся из стороны в сторону, наконец-то, замерла, распахнувшись настежь. Но за ней почему-то не было скрежещущего металлом перехода в соседний тамбур, а прямо с порога… расстилалась мягкая, как пушистый ковёр, изумрудная трава. Какой яркий солнечный свет! Прямо над ней в васильковом небе сияли сразу две радуги – одна над другой, а под ними быстро-быстро, обгоняя друг друга, плыли белоснежные облака. А разве бывает сразу две радуги?

По поляне промчалась стайка детей, они звонко смеялись, гоняясь за бабочками огромными, как летающие веера: «Сцыляет щебетар! Солвей дудуццу!» До горизонта расплескались кружевной пеной маленькие летние кафе. Ослепительную белизну их пластиковых интерьеров нарушают лишь разноцветные зонты от солнца. Компании одетых в белое людей беззаботно щебечут, потягивая вино. Тёплый летний ветер играет воротниками, юбками, бахромой пёстрых флажков, воланами скатертей. Янка скинула босоножки и побежала босиком по траве. Ах, вот откуда музыка – на летней эстраде под навесом играют музыканты. Янка шла мимо столиков, заворожено наблюдая, как кружатся в высоких бокалах кубики льда. Вдыхала тонкий аромат ландышей, расставленных повсюду. К Янке повернулась миловидная женщина и приветливо протянула вазочку с мороженым.

– Ой, это мне?! Какая прелесть! Спасибо Вам огромное!

В ответ женщина заворковала на неизвестном, мягком наречии, изливая из глаз, как апрельское небо, свет бесконечной доброты: «Притынь де сластыниченько! Плитти! Плитти!» Только в этот момент Янка поняла, что все вокруг говорят на непонятном языке: «Где я? Говор не английский и уж точно не немецкий. Напоминает французский, но нет, не он. Что-то всё вокруг чересчур чисто и благостно. Кустики фигурно подстрижены. Газон ровнёхонький – не в российских традициях. Доброжелательные, счастливые люди. Подозрительно!»

Рассеянные догадки прервал ещё более странный эпизод. Плавно, словно скользя по облакам, распахнув руки для объятий, к Янке приближался статный юноша с медовыми глазами, похожий на ангела. Пока белокурый красавец крепко обнимал Янку, как родную, смущённая девушка напряжённо перебирала в памяти, где она могла видеть его раньше. Это красивое лицо было ей, безусловно, знакомо, знаком запах и мягкие прикосновения, знакомо ощущение покоя, исходящее от него, но тем стыднее не вспомнить имени столь близкого человека. Может когда он заговорит, то, услышав голос, всё разрешится – и в памяти всплывёт родное имя. Как будто прочитав Янкины мысли, прекрасный незнакомец обратился к ней, ласково улыбаясь:

– Девушка! Э-э, бомжиха что ли? Давай вставай. Развалилась тут!

В тамбуре было уже светло и от того ещё более грязно и мерзко. Над Янкой в праведном гневе нависли сердитые пассажиры, желающие выйти быстрее, чем остановится поезд.

Когда сквозь запылённые стёкла стал угадываться силуэт родного города, от Янкиной затравленности, навеянной внезапным пробуждением, не осталось и следа.

«Мой город! Мой вокзал! Я дома! Ура!!!» – ликовала она, едва сдерживаясь, чтоб не закричать. Подхватив пожитки, Янка спрыгнула на перрон и полетела по родным улицам, пронизанным золотыми рассветными лучами, не замечая коротеньких травинок, торчащих из расстёгнутых босоножек. И уже не увидела, как к вагону подъехала неотложка, как грузили безжизненное тело проводницы. И не узнала бы теперь её рябое лицо, перекошенное инсультом, если бы не знакомые до боли серёжки – подарок бабушки.

Дома всё по-прежнему, будто Янка не уезжала никуда, и не было в её жизни этих, состаривших душу дней. Вид родного жилища отрезвил патриотический пыл: «Зачем так стремилась сюда? Никому я не нужна, даже здесь». С нарастающим унынием она обвела взглядом изученные до отвращения детали интерьера. Обувь в коридоре расставлена по ранжиру и назначению. Тарелки в кухне – в неизменном иерархическом порядке. Посудная тряпочка свёрнутая непременно рулончиком покоится справа от плиты и нигде больше. Дизайн гостиной также несёт влияние безраздельного домостроя. Многочисленные вазочки, коробочки, шкатулочки – каждая на своём месте. Не дай Бог сдвинуть на сантиметр! Книги непременно по цвету обложки. Диванные подушки выстроились по росту длинной шеренгой. Ша-агом марш!