Рут Хартц - Бестиарий. Ногицунэ

– У меня есть идея получше, мистер…

– Мазилеску, – подсказал «костюм» и направился вслед за Мэйт вверх по Юнион Авеню.

– Точно. Давайте прогуляемся, и расскажете, зачем я вам понадобилась. – Этот вопрос сейчас мало интересовал Рэйес. Куда больше её заботило, не заметила ли их девчонка. Пришлось ускорить шаг. Голос ногицунэ фыркнул где-то над самым ухом, что так позорно сбегать ей не к лицу, но беда миновала, и Кумико только что вошла в салон. Мэйт перебросила конец длинного шарфа через плечо.

– Как скажете, мисс Рэйес, – со смешком ответил Мазилеску, будто имел в виду: «У всех свои причуды». – Но это скорее мы нужны вам.

В бледных пальцах мужчины появилась визитка цвета лайма с тонкими выведенными на ней словами «Cras bonn ange corp.». Для Мэйт это осталось набором букв, и принимать визитку из рук незнакомца она не торопилась.

– Если вы направляетесь к ближайшему порталу, не лучше ли свернуть на Скилман Авеню? – Он указал, должно быть, на единственную улицу во всём городе, где деревья всё ещё сохранили жухлую растительность.

Мэйт в удивлении остановилась. Ничто не выдавало в мистере Мазилеску существо из сверхъестественного мира. Ни талисманов, ни мороков, ни запахов, ни татуировок – на вид всего лишь человек.

– Не пугайтесь, мисс, – без труда угадав её мысли, ответил Мазилеску и повторно протянул визитку. – Прежде я был мороем. Это румынская разновидность вампиров, если вы не знаете.

– Что значит «был»? – Мэйт нахмурилась, запахнула куртку и всё же взяла озябшими пальцами лаймовую бумажку.

– Мисс Рэйес, – медовым голосом начал Мазилеску заученную речь, – я представляю компанию, которая готова любого мифа сделать человеком. Наш лозунг «Дух внутри вас – опухоль. И мы её вырежем». – Он подождал секунду, наблюдая за изменениями в лице Мэйт и добавил: – Я же сказал, это мы нужны вам.

В груди защекотали лисьи хвосты, и над ухом раздался неодобрительный рык. Мэйт едва сдержалась, чтобы не воскликнуть «Чёрт, да!».

Всё, что есть прекрасного в этой жизни,

либо аморально, либо незаконно,

либо приводит к ожирению. ©

Оскар Уайльд

Откинув голову на жёсткую спинку, он плотно сжимал веки, будто пытался пробудиться от дурного сна. Поездка, действительно, напоминала ночной кошмар.

Раинер поправил выпадающий наушник и продолжил крутить в пальцах дедушкину трубку. Из красного дерева с тонким чёрным мундштуком, не слишком длинная, идеально ложащаяся в ладонь. Раинер даже удивился, когда взял её в руки впервые – трубка будто была сделана под него. Каждый раз, возвращаясь домой, Раинер теребил её, как талисман на удачу.

– Простите, сэр. Не могли бы вы…

– Она не зажжена. – Раинер не потрудился вынуть наушник. Речь стюардессы и так слышно за переливами женского вокала и акустической гитарой. Девушка в ядовито-синей, режущей глаза, форме подавила недовольную гримасу и поджала губы.

– Сэр, пожалуйста, уберите курительный аппарат.

– Я не собираюсь её зажигать. Всего лишь держу в руках.

Раинер проводил такую процедуру при каждом полёте. Не для проверки терпения стюардесс, но для собственного успокоения. Тёплое дерево и аромат трав, которыми пропах дедушкин дом и гардероб – вот, что было нужно Мигуону младшему.

Он взял в клинике отпуск, чтобы съездить к семье, в Канаду. Дня на четыре, выдерживать дольше общество матери и её тирады было выше сил Раинера.

– Даже не заикайся на её счёт. Я уже давно высказала своё мнение, – всё ещё звучал в ушах голос.

Раинер пытался увести разговор в другое русло, но Анаис не слушала. Дедушка Филиппе похлопал Раинера по плечу и, едва сдерживая свист, покинул комнату. Видимо, обычно ему приходилось выслушивать недовольство дочери на тему избранницы Раинера.

– Ни в какие ворота. Эта девица…

Вся семья Мигуон по какому-то стечению обстоятельств на одну половину состояла из индейцев племени оджибве, а на другую – из французов. Началось это ещё с прабабушки Раинера. Дома они разговаривали на французском, и с каждым визитом парню приходилось освежать память. Филиппе же любил переходить на родной индейский язык, с которым Раинер и вовсе был знаком бегло. В какой-то момент мать начинала щебетать на французском с такой скоростью, что было слышно лишь, как она картавит. Тогда Раинер удерживал себя на месте одной только мыслью: «Они твоя семья. Ты их любишь».

В этот раз напоминать себе приходилось почти каждый день, но сорваться и уехать он не мог. Результаты анализов дедушки улучшились, и Филиппе говорил, что чувствует себя на какие-то сорок лет. Вот только это не прибавляло Раинеру уверенности.