Галина Шестакова - Веретено

Я пыталась вернуть деньги соседям – меня в упор не видели. Шарахались, как от чумной. Может и правда, порча?

– Так, ить вполне возможно, – откликнулся на мои мысли Веня. – Кому-то Лизавета Ляксевна поперёк горла стала. Надо пристальней присмотреться к людям.

– Вот скажи, – я посмотрела на Веню, задумчиво чесавшего седую бороду, – лечиться все ходили к бабушке?

– Да, – Веня отвлёкся от бороды.

– Может кто–то в последнее время перестал?

– Да нет, – раздумчиво протянул Веня. – Я, конечно, не всё время туточки сидел, понимаешь…

– Понимаю, – хмыкнула я, вспомнив, что домовые тоже люди. – Личную жизнь устраивал?

– А что? – рассердился Веня. – Я что, права не имею?

– Ладно, – примирительно махнула я рукой, – кто-то новый в деревне появился?

– Нет.

– А докторица, что скандал устраивала? – допытывалась я.

Теперь-то и узнать не у кого. Раньше зашла к бабе Нюре, она тебе всё про всех и рассказала. А теперь?

– Та то… – пожал плечами Веня, – давно уехала. Только три года оттрубила отработки после института и уехала.

– А сейчас кто? – я побарабанила пальцами по макушке Капитона, неудачно устроившегося поспать у меня на коленях. – Слушай, может с Людкой поговорить? Она единственная со мной разговаривает!

– Сейчас внучка тёти Шуры докторицей работает. Недавно вернулась из города. Но тётя Шура перед самой смертью Лизаветы Ляксевны приходила с болячкой своей. И внучку приводила, та всё у бабушки твоей поучиться хотела. Любознательная такая… всё про травки спрашивала. Людка, она пропойца, – безнадёжно махнул на меня Веня.

Но я всё ж решила попытать счастья. Пришла в магазин к закрытию. Людка уже и ставни на замок закрыла, я в последнюю минуту заскочила. Людка покосилась на меня, но спросила:

– Чего тебе? Хлеба?

– Хлеба, – я не стала перечить. – Люда, что случилась на поминках у бабушки?

– А я почём знаю? – она шлёпнула буханку на прилавок.

Посмотрела на меня, как я покорно выкладываю деньги.

– Не знаю я, – смилостивилась Людка, – пьяная была. Здесь лежала, – она мотнула головой в сторону подсобки. – Мужик меня бросил. К молодухе ушёл. Я и напилась.

Она помолчала, потом продолжила:

– Бабушка твоя всё меня уговаривала к ней прийти, полечиться от спиртного. А зачем? – она посмотрела на меня мутными глазами. – Зачем лечиться? Я эту жизнь едва-едва пьяная-то выношу! А как трезвыми глазами посмотрю, так сразу в петлю полезу! А это грех, – серьёзно сказала Люда.

– Эх, не понимаю я, что случилось. Народ от меня шарахается. Говорить не говорят. Из дома всё подчистую вынесли! – я махнула рукой, на охнувшую Людку. – Да и бог с ними. Но ведь ночью–то меня спалить решил кто–то вместе с домом!

– Да, – Люда пожала плечами, – гнилой народишко. Знаешь, – она усмехнулась, – они ж меня за человека не считают, все при мне говорят, я послушаю. Заходи дня через два. Может, кто проговорится.

– Спасибо тебе, Люда.

Выйдя из магазина, я в темноте побрела домой. Из окон домов пробивался свет – вот и всё освещение улиц. К вечеру поднялся ветер. На улице никого не было, все попрятались от пронизывающего ветра по домам. Даже собаки забились, не было слышно обычного ленивого брехания.

Я услышала, как Людка навесила засов на магазинную дверь и защёлкнула старинный амбарный замок. Оглянулась и махнула ей на прощанье рукой, она махнула в ответ и пошла на другой конец деревни, к своей развалюшке избе. Единственный человек в деревне, кто со мной разговаривает – пропойца Людка. Странно. Мы раньше и не общались с ней почти.

Ветер становился всё сильнее, ожесточённо бросал колючий снег мне в лицо. Я подняла воротник, и краем глаза увидела тёмную тень, бесшумно скользнувшую мимо меня. На собаку не похоже, слишком большая. Что это могло быть? Я обернулась, надеясь, что это только мне показалось.

Людка, пройдя немного, остановилась в желтоватом слабеньком свете от окон дома тёти Шуры. Было видно, как она сосредоточенно что-то ищет в карманах пальто. Ничего похожего на тень, промчавшуюся мимо меня, не было. Я решила, что мне это всё же показалось, развернулась и пошла домой. Капитон уже, наверное, сидит голодный у двери, дожидаясь своей сосиски.

Внезапно ветер стих, и я услышала тоненький всхлип. Буханка выпала у меня из рук, от этого жалостливого детского всхлипа. Внутри металось «ребёнок, ребёнок, кто выпустил такого маленького в темень»? Я повернулась, умоляя неизвестно кого, пусть мне всех это кажется!