Вячеслав Малых - Китайский дневник

Проход к гроту был закрыт: между сосновыми стволами кто-то растянул колючую проволоку, старательно накидав на неё колючие ветви в попытке замаскировать это уродливое препятствие. Я пролез под проволокой и собрался уже двинуться вперёд, но услышал рядом с собой голоса. Надежда проскользнуть незамеченным растаяла, меня засекли: двое встревоженных китайцев в видавших виды армейских ватниках направлялись ко мне. Один из них в момент моего появления чистил зубы, и от удивления так и забыл достать щётку изо рта. Оба замахали мне руками, показывая, что проход закрыт и я должен вернуться на основную дорогу. Я спросил, почему закрыли проход, на что получил ответ: возле грота опасно, там лежит снег, можно поскользнуться и упасть. Такой ответ можно услышать, наверное, только в Китае, где торжествует излишняя, на мой взгляд, осторожность, граничащая с каким-то паническим страхом всего, что может представлять угрозу для здоровья туриста. Мне сразу вспомнились многочисленные вывески в других туристических местах возле полупересохших речек глубиной с фалангу пальца, предупреждавшие о том, что вода глубокая, можно упасть и утонуть…

Было видно, что охранники настроились серьёзно и просто так мне не пройти. Честно говоря, мне почему-то не очень хотелось посвящать их в истинные цели моего прибытия сюда: было какое-то подсознательное ощущение тайны, связанной с тем местом, куда я направляюсь. Но делать было нечего. Вздохнув, я сообщил охранникам:

‒ Вообще-то я не собираюсь идти к Глазу Дракона, тем более на ночь глядя. Я иду в «Дом весеннего снега», меня пригласил мой друг, господин Ван. Ван Юпин.

Фраза подействовала магическим образом: охранники перестали махать руками и лопотать про опасности, коверкая своим неряшливым произношением слова мандаринского диалекта. Они переглянулись и, ни слова не говоря, дружно указали на мощённую булыжниками тропинку, ведущую мимо их сторожки в кедровую или сосновую (я и так эти деревья слабо различаю, а в сумерках и подавно) рощу.

Миновав сторожку и пройдя с полчаса по редкому лесу, я оказался в тростниковых зарослях, шуршащими стенами обступивших тропинку. В этом живом коридоре было настолько темно, что пришлось включить фонарик на телефоне, и его луч своим резким светом на время ослепил меня.

Когда зрение вернулось, я различил маленькие деревянные таблички, проволокой прикреплённые к тростниковым стеблям. На табличках были вырезаны надписи на разных языках, повторявшие, очевидно, одну и ту же фразу. Был и вариант на русском: «Дует фиалковый ветер, и сквозь весенний снег прорастает поэзия». Звучало многообещающе, хотя что-нибудь в стиле «Инженерия – мать мироздания» меня бы воодушевило сильнее. Я неспешно двинулся вдоль тростниковых стен, обращая внимание на то, что под ногами, вмонтированный в цемент и окружённый некрасивыми булыжниками, то и дело попадался символ Инь-Ян , но не в виде круга, а в виде красно-белого треугольника, причём красные и белые точки были заменены белой звездой и алым крестиком. Символика показалась мне достаточно прозрачной, и впервые я почувствовал укол тревоги: мне вовсе не хотелось заводить знакомство с сектантами-экуменистами или сторонниками движения «New Age». Но не возвращаться же назад! Я решил, что вряд ли эти люди вздумают принести меня в жертву своим богам, а опыт общения с сектантами не так мучителен, если они предоставляют питание и кров.

Тростник начал редеть, и я услышал глухие голоса, смешавшиеся с шёпотом зимних стеблей. Впереди замаячил свет, от которого сумрачные тени сделались ещё гуще, и я то и дело спотыкался. Голоса становились громче; судя по напевному звучанию тонического языка, говорили по-китайски, но слов разобрать было нельзя.

Пройдя под старыми каменными вратами, оплетёнными мёртвыми жилами летних вьюнов, я вышел на открытую местность. Передо мною был расчищенный от растительности дворик с круглым каменным столиком и сиденьями-бочонками. Посередине находилась овальная клумба, на которой возвышался небольшой сугроб, а за клумбой светились окна и дверной проём большого дома. В темноте рассмотреть что-либо отчётливо было сложно, но всё же я смог составить для себя общее впечатление об этом строении. Это был настоящий китайский терем, деревянный и изящный. Его этажи были украшены покатыми крышами-козырьками, покрытыми округлой черепицей, свет из окон выхватывал из сумрака резные ставни и красные занавески, а через открытую дверь виднелся просторный холл на первом этаже, по которому передвигались человеческие фигуры. Одна из них приблизилась к дверному проёму и встала передо мной. Это явно был не Манфу, но очертания лица были неразличимы, потому что резкий свет за спиной человека бил мне в глаза, вырисовывая лишь смутный силуэт. Фигура сделала ещё шаг мне на встречу и приветливо махнула рукой. Человек обернулся и по-китайски, но с сильным ближневосточным акцентом, крикнул людям, находившимся в холле: