Василий Ворон - Апельсины Черного Фарука

– Месье! Попробуйте сладких орехов!

– М-м-м…

«Месье» не интересовали ни орехи, ни намечавшийся торг и Камиль немедленно обратился к девице:

– Мадам! Вы никогда не пробовали ничего подобного!

«Мадам» сунула предложенную горсточку орехов в рот «месье» и подозрительно осведомилась:

– Ну и how mach?

Камиль с готовностью подскочил к столику, приподнял заготовленный кулек и выдал:

– Всего восемьдесят дирхем.

– Скока?! Эйти дирхем? Да ты с дуба рухнул, дядя!

Камиль отлично понял незнакомую речь, но ничуть не смутился:

– Мадам! Такого товара вам не найти нигде в округе! Это лучшее.

– Не пудри мне мозги. Слышь, Лёсик, он думает, что мы этого говна у себя не видали.

– М-м… – равнодушно прожевал в ответ толстяк. Камиль не думал сдаваться:

– Хорошо! Семьдесят пять.

– What? Да на вашем гребаном бульваре это барахло стоит десятку. Слышишь ты? Ten дирхем! Understand?

Прожевав орехи, толстяк отвернулся и направился дальше, с сопением преодолевая начавшийся песок. Девица осталась, и яростный торг продолжился. В его ходе уже была помянута – с одной стороны – мать Камиля и – с другой – неизвестный ишак, исторгший из своих недр «товар, который вы видели на бульваре».

– Мадам! Поверьте, я потерплю убыток, но ради вашей красоты я уступлю вам эти отменные орехи за двадцать дирхем.

– Да пошел ты знаешь куда? – сказала девица и пошла прочь, но Камиль проворно заслонил ей дорогу, невинно глядя в ее солнцезащитные очки:

– Ради ваших прекрасных глаз, о волоокая… пятнадцать дирхем.

– Ten! И ни копейкой…

Камиль горестно воздел очи к небу, потом воровато оглянулся на сидевшего у своего ящика с невозмутимым видом Фарука и, понизив голос, сказал:

– Мадам, конкуренты перестанут меня уважать… Двенадцать.

Девица фыркнула, однако вынула из полотняной сумки кошелек и отсчитала две монеты и бумажку:

– Подавись, потрошитель…

Она взяла кулек и победно побрела по песку к белевшему неподалеку необъятному пузу, обладатель которого с опаской рассматривал бодрые волны.

Камиль спрятал деньги в карман и насмешливо обернулся к старому Фаруку, по-прежнему безучастно глядевшему на волны:

– Эй, Фарук! Среди твоих предков никогда не бывало славных берберов, умевших продать горсть песка посреди Сахары. Зачем ты приходишь сюда дважды в неделю?

Старый Фарук равнодушно на него посмотрел, но ничего не сказал. Камиль широко улыбнулся, являя крепкие белые зубы:

– Наверное, ты ждешь, когда эти несчастные апельсины усохнут, и затем выгодно их продашь этим глупым игрокам в гольф, чтобы они били по ним своими клюшками!

Он засмеялся, довольный собственной шуткой и вновь стал возиться с зонтом над своим столиком. Фарук окинул взглядом дорожку, в начале которой появился еще кто-то и снова отвернулся к океану.

Солнце карабкалось все выше, и все выше становились волны, поэтому и так немногочисленные купальщики уступили место сёрферам. Народ все шел из своих отелей – не купаться, так подрумяниваться на песке – и Камиль вертелся волчком на дороге у столика. Люди пробовали его сладкий арахис, торговались, возмущались, и уходили дальше (с орехами или без), лишь мельком взглядывая на три оранжевых плода, лежавших в пакете на перевернутом ящике из-под кока-колы. Старый Фарук время от времени отрывался от созерцания волн, скользил взглядом по проходящим мимо людям, и вновь принимался смотреть на океан.

Ветер уже носил по пляжу какие-то бумажки и обрывки упаковочных пакетов, сновали туда-сюда лоточники с пончиками и тем же сладким арахисом, торопливо разносили мороженое, предлагали нанести на руки желающим традиционные узоры из хны, и от них вяло отмахивались млеющие под солнцем тела, вздымающиеся животами, бугрившиеся ягодицами, и оплывающие грудями. Дальше от берега, расчертив на песке немудреное футбольное поле, неутомимо пинали мяч местные парни, и им вежливо грозил конный полицейский патруль, чтобы, не приведи Аллах, не попали мячом в туристов или – того хуже – не обсыпали песком. Кучками сидели на песочке давно выкупавшиеся местные девицы, обильно закутанные в ткань, неторопливо и беззвучно толкуя о своих делах, точно так же закутанных в покровы, неподвластные уму западных деловых женщин.

Когда солнце взгромоздилось в самый зенит, и многие из отдыхающих потянулись от греха в свои отели, на пляже, с той стороны, откуда всегда появлялся конный патруль, и где перемигивались по вечерам огни бульвара, показался еще один полицейский верхом на квадроцикле, неторопливо объезжающий загорающих. За несколько шагов до того места, где дорожка впадала в пляж, полицейский остановился, заглушил двигатель и направился к двум торговцам, на ходу оправляя форму цвета кофе с молоком. Еще издали он сдержанно кивнул Камилю, горячо закивавшему в ответ, и подошел к старому Фаруку.