Максим Никитин - Пять Кругов. Сабнак

Это была лодка. Лодка посреди непонятным образом вымершей широкой асфальтированной дороги в самом центре города.

И вдруг, взмахнув длинным шестом, на корме появилась темная человеческая фигура, с головы до ног закутанная в длинный местами истрепанный плащ с капюшоном. Кормчий повернулся ко мне и жестом руки пригласил в лодку. Сердце мое упало в пятки. Я затаился и не двигался, наивно надеясь, что человек в лодке, делает эти знаки кому-то другому.

Кормчий взмахнул шестом, громко стукнул о черный борт своей посудины. Я вздрогнул, взглянул на него и снова увидел неторопливый жест, которым приглашали взойти на борт именно меня.

Делать этого по доброй воле я не собирался.

Бежать! Нужно бежать, куда только возможно! Бежать, не останавливаясь!

Я рванулся в ту сторону, где только недавно дымила Тайота, но тут же остановился, как вкопанный. Ничего из того, что окружало меня несколько секунд назад: дороги, тусклых фонарей, автомобиля, человека, лежащего в луже крови – ничего уже не было. Я стоял посреди бесконечного серого пространства спиной к широкой темной реке, где, как мне казалось, кормчий стоял в лодке все в той же позе и приглашал меня взойти на борт.

Ко мне же аккуратно, полукругом, прижимая уши к пепельным головам, а меня все ближе и ближе к реке, двигалась свора огромных жутких собак. Оскаленные пасти, утробное урчание и смрад, исходивший от них, заставляли меня пятиться в нужном кормчему направлении. Поддавшись неописуемому ужасу, я шаг за шагом приближался к жуткой черной фигуре на корме.

– Страх – это первое и самое простое, что можно прочитать в человеческой душе, – промолвил кормчий, тем же знакомым голосом, который я услышал практически сразу после того как меня сбила машина.

Озираясь на псов и поглядывая на шест в руках темной фигуры, я взошел на борт и аккуратно бросил беглый взгляд на кормчего.

Его лица не было видно, оно скрывалось просторным капюшоном, через дыры которого, проникал тусклый свет. Но эти мутные сумеречные лучи не выхватывали из полумрака потрепанных одежд ничего. Там была какая-то безнадежная холодная пустота. Словно душа самоубийцы, подлого предателя идеалов земной жизни, лишенная смысла, и, вопреки светлого закона, не оставляющая значимого отпечатка в любом из миров. Так минутку… Это подумал я? Я это подумал или сказал?

– В какой-то степени ты прав, – произнес кормчий. – Ты очень быстро все схватываешь. Поэтому именно я лично должен сопровождать тебя. Глупо было бы терять достойные кадры, насыщая утробы прибрежных монстров.

Я покосился на свору собак, опасающихся подходить близко к лодке. Они повизгивали и клацали зубами, силясь преодолеть какую-то невидимую для меня преграду.

Я попытался что-то спросить у кормчего, но предостерегающий жест управляющего лодкой заставил меня замолчать, что я и сделал, помня об отвратительной своре прибрежных псов.

– Жалкие создания, – сказал мне кормчий. – Стигийские псы. Падальщики, питающиеся потерянными душами, которые не сделали свой выбор. Даже согласно Великой Хартии у каждого есть право выбора. И хотя говорят, что ни один листочек на дереве не пошевелиться без воли Создателя, все же право выбора есть. Можно следовать своему предназначению, а можно идти против него, как делают многие потерянные и заблудшие души. Они лишь переходное звено между тем, что вы зовете человеком и полным небытием. Можно сказать, что потерянные души – это раненые или больные создания нашего мира, до которых рано или поздно доберутся санитары прибрежной зоны. А жрут эти санитары с аппетитом.

Кормчий ударил шестом, лодка слегка качнулась, Стигийские псы взвыли, осознав потерю добычи, а река с обоих бортов лодки вспыхнула яркими оранжевыми языками пламени. Мы медленно двинулись по огненному полотну, делящему все пространство на огонь и тьму аж до самого горизонта.

Я сел у левого борта, взглянул в огонь реки и оцепенел. Яркие языки оранжевого пламени выхватывали из своей глубины темные человеческие силуэты. Их было много. Очень много. Вся река была заполнена ими. Люди, преодолевая жуткое сопротивление огненной материи, поднимались к поверхности и пытались уцепиться за высокие борта лодки, обращая ко мне свои лица, обезображенные гримасами страдания и невыносимой боли. Кормчий же невозмутимо поднимал и опускал свой шест, направляя лодку по только ему одному ведомому маршруту.

– Тебе еще повезло, – задумчиво сказал он. – Ты остался на грани Линии Обреченных. Это случается очень редко. Так везет не каждому.