Саша Антушевич - Город Че

Навстречу поднялась тучная кудряшка, вокруг которой плавало что-то неотчетливо-чесночное.

Из 309-го вылупилась седая малышка в коричневой водолазке.

– Ты на массаж? – на скамье она увидела знакомую и кинулась к ней, как кошка.

– Да. Я уже третий раз, – расплылась товарка в мохеровой кофте. – А ты?

– Шестой, – довольно протянула водолазка.

– И как?

– Да никак. Ни в ту, ни в другую сторону. Думала, мне слуховой аппарат поставят. Но доктор сказал – рано ещё. Вот хожу.

– У меня мужу поставили, так у него от этого аппарата голова болит – так и валяется…

– А я после этих процедур телевизор стала делать тише.

– На сколько делений делаешь?

– На семнадцать.

– А я на пятьдесят.

– Ааааапчхиииии, – интеллигент не сдержался и выплеснул сопли на руки и на портфель. Многие обернулись.

– Кто на масло? – настаивала желчная медсестра.

Сквозь приоткрытую дверь виднелись фигуры, согнутые над мигающими лампочками. Одной бабульке грели ухо, второй заливали что-то с помощью длинного шланга, третья тужилась, закрывая нос двумя пальцами: «Фух, фух, фух».

– Хорошо пошло, – обмякла старушка, придерживая кишку, тянущуюся к её левому уху.

Чуть дальше – еще одна стерильная комната. На стуле Анастасия Николаевна оттягивала книзу свой язык, медсестра вставляла ей в рот металлический пинцет.

– Ииииии, – тянула медсестра.

– Ииииии, – вторила учительница.

Глаза её испуганно вращались. В горло стекало целебное масло каланхоэ.

Город крепко спал. Улицы, скованные ледяным панцирем, обещали поутру очереди в травмпункт. Падал первый снег – робкие пушистые хлопья укрывали тротуары.

На углу улиц Ленина и Сталеваров в крайнем окошке под самой крышей пятиэтажки зажегся свет.

Прокуренный майор был, пожалуй, единственным, кому в ту ночь не спалось. Бессонница – расплата за удачу. Там, в управлении, непривычно бритые щёки майора украшали стенд вестибюля – «Лучший оперативник».

Сейчас он, небритый, в мягкой пижаме, заляпанной яичным желтком, склонился над фотографиями покусанной башни.

На плите голосил чайник, которую минуту пытаясь обратить на себя внимание. Струя пара из носика визжала.

Тридцать квадратных метров – его вольер, бесплатно выданный государством еще отцу.

В комнате над разобранным диваном – жёлтое пятно. По потолку изредка проползают светлые блики. Молчит телевизор. Тикают часы. Чуть-чуть слышно, если прислушаться, зажмурив глаза – шуршат книги на стеллажах.

Спать он не мог. На подушке, под одеялом ему было мерзко. Ноги кололо иголками.

И где-то внутри скребло, нашептывало в уши: «всё рухнуло, рухнуло».

Майор размешивал кофе в красной кружке с заляпанной ручкой.

На столе – чёрные следы. В сахарнице – слипшийся сахар, его приходилось ковырять ложкой.

Майор скосил глаза. У окна в синей рамке – снимок дочери. Ей уже исполнилось двенадцать. Но на фото по-прежнему было пять. Жена увезла девочку в Ялту. Дочка занималась парусным спортом.

Снег ложился на карниз за окном. Медленно поднималась снежная перинка.

Майор открыл форточку и глубоко вздохнул.

В прокуренную кухню полетели снежинки.

«Что же это, – думал он, едва справляясь с желанием произнести слова вслух, – так не бывает».

«Тук. Тук», – внезапно он представил, как в дверь его квартиры скребётся тонкая рука – музыкальная, с алыми острыми ногтями.

Но вместо этого звякнул звонок. Майор вздрогнул.

Он взял со стола нож. Квадратности и припухлости, углы и порожки – свой маленький вольер он знал наизусть.

Глазок не был закрыт. В тёмном коридоре светилась точка.

В конце семидесятых советские начальники думали, что население Череповца будет расти и расти. Они предполагали, что в 2020 году в городе будет миллион жителей. Возможно, даже больше. Всерьёз обсуждали строительство метро – так, на светлое будущее. Успели даже сделать подземный переход: «первая ласточка», – подумали жители воображаемого мегаполиса. Переход прокопали под улицей Мира у проходной литейно-механического завода. Каждый день туда и обратно тянулись караваны рабочих. Они тянулись и тянулись, но в подземку почему-то не шли – опасались. Особенно после того, как в городе начали изредка пропадать студентки. Люди перебегали «зебру».

Переход совсем зачах. В 2017 году на поверхности установили светофор, а подземку опечатали. Это была сырая кафельная шахта, пропахшая мочой. Сквозь щели в плитке просачивалась горячая техническая вода. Парило. Под ногами хрустели использованные шприцы и ампулы. Стены в мерзких капельках были исписаны ругательствами. Красное, синее, зелёное, кислотное. Шипы, брюхо собаки, заводские трубы и люди в противогазах, глазастая ладонь и деревья из человеческих волос – наскальные рисунки, видения подростков из 90-х.