Анастасия - Объятия тьмы

Я снова замотала дневник в платок и закинула в рюкзак. Я собралась идти в комнату, но тут же поскользнулась, и упала на осколки люстры. Черт! О том, что на мне мокрая одежда, я вспомнила только сейчас. Теперь она не только мокрая, но и в крови.

Ужасно хотелось найти зеркало и посмотреть на спину. Но я просто сняла майку и провела рукой по спине. Вроде, я не сильно порезалась, и крови было не так уж и много. Кинув майку на кровать, я достала из чемодана джинсы, байку, чистые носки и кеды.

Перепроверив, все ли я взяла, я достала дневник мамы и открыла его на странице, отмеченной как 9 июня 2000 года:

«Я так счастлива. Это самый лучший день в моей жизни! Я не думала, что смогу когда-либо еще завести детей, после того, что случилось с Димой. Господь услышал мои молитвы, я так рада! Сегодня ночью я услышала странный звон, но предпочла не обращать на него внимания, ведь он очень напомнил мне звон одной из погремушек Димы. Потом кто-то громко постучал в дверь. Я разбудила Сергея, и мы спустились вниз. Сергей посмотрел в глазок, но никого не увидел. Но я попросила его открыть дверь на всякий случай. Боже, спасибо тебе за ребеночка! Да, под дверью, в шелковой пеленочке лежала маленькая девочка. Она спала, лежа в красивой, украшенной цветами люльке. Рядом с ней лежало письмо. На радостях я его не сразу прочитала. Да и Бекки проснулась. Так попросили назвать девочку в письме. А эта странная татуировка до сих пор не дает мне покоя. Кто мог сделать такое с младенцем? Я, конечно, не верю ни единому слову из письма. Кроме даты рождения. 21 апреля 2000 года. Да, мне это показалось очень странным. Что ж, придется отмечать ее день рождения и одновременно поминать сына. А лучше ей ничего не говорить. Да, пусть считает, что мы ее родные родители. Да, лучше ей ничего не говорить…»

– Что, черт возьми, здесь произошло? – раздался звонкий голос в дверях моей комнаты, и еще до того, как я успела развернуться, этот же голос произнес, – Ребекка! Что с твоим лицом? Почему ты плачешь?

– Элизабет, – я без труда узнала ее лицо, – здравствуй.

– Ты меня помнишь? – озадачено спросила она.

– Я все помню.

– Но почему же ты плачешь? – неужели она не понимает?

– Я теперь одна, он всех убил, – у меня даже не было сил плакать, только плечи все еще содрогались от рыданий. Перед глазами все еще все размывалось и меня жутко мутило.

– Я с тобой. Я тебя не брошу. Послушай, я не очень умею успокаивать, но ведь и плакать-то тут не над чем, – я удивленно на нее посмотрела, но не смогла ничего ответить. – Чего ты так удивляешься? Это же просто люди, они не заслужили твоих слез, или ты так сильно напугана?

– Это была моя семья! Мои друзья! Это были ни в чем неповинные люди! Я их знала всю мою жизнь. А вас я еле-еле помню. Но с тех пор ты сильно изменилась…

– Как ты похожа на человека, Бекки. Да, это было ошибкой, отправить тебя жить с людьми. Столько времени потрачено зря! И как ты вообще можешь помнить меня, если мы виделись в последний раз, когда ты еще была беззубым младенцем?

– Ошибаешься, я видела и помню тебя, – возразила я.

– Мне было двенадцать. Все мы в этом возрасте очень наивны и глупы. Вот настоящая я, тебе придется ко мне привыкнуть.

– Я не пойду с тобой! Я не доверяю тебе, – Элизабет закатила глаза и громко выдохнула.

– Пойдешь, – она посмотрела на меня и, наверное, что-то поняв, продолжила более мягким тоном. – Ты нужна нам.

– Раньше была не нужна, а теперь вдруг понадобилась! – знаю, со стороны я выглядела просто капризным ребенком. – Не пойду с тобой, пока не скажешь, зачем!

– С нами ты будешь в безопасности, Своровский узнал про тебя, и будет искать. Я тебе все расскажу, только потом, хорошо? У нас нет времени, я и так прибыла куда позже, чем собиралась.

– Мы поедем на колеснице в облака? – надежда и сомнение смешались во мне, создавая новую интонацию.

– Нет, мы просто телепортировались тогда, чтобы было быстрее, – Элтзабет хихикнула. – Сейчас мы поедем на машине. Нам некуда торопиться, ведь сейчас у нас на руках нет вечно голодного младенца.

– Ясно. Пошли, – мой голос был полон безразличия, и это напугало меня.

Стоит признать, ее слова почему-то задели меня. Я закинула рюкзак на плечо и, крепко сжимая мамин дневник, потащила чемодан вниз.

Спустившись, я вдруг решила взять с собой папин любимый нож. Он был украшен камнями, сделан из чистого серебра, хорошо заточен, а на его длинном вытянутом лезвии иссиня-изумрудного цвета было выгравировано черными буквами: «Uno tantum error». «Достаточно одной ошибки» – вот как это переводилось с латыни.