Виталий Сертаков - Дети сумерек

Ему показалось, что вещи они собирают как-то необычно. Две отличницы в первом ряду просто-напросто сгребли в сумки бумаги и ручки, всё, что лежало на столе. У одной девицы рюкзачок не закрывался, она вдруг швырнула его под ноги и несколько раз, подпрыгнув, притопнула кроссовкой. Гризли выронил из рук карандаш. Кажется, кроме него, никто ничего не заметил. В рюкзаке у девушки что-то отчётливо хрустнуло, но она не обратила внимания. Закинула его на плечо и с печальным лицом встала в очередь к выходу. Гризли хотел им всем что-то сказать, но так и не нашёл слов. Дети как будто отправились на похороны революционера, убитого жандармами. Мрачно, чуть торжественно, серьёзно, но не все. В последний момент к нему подошли попрощаться Нина Гарчава и Валдис Шлявичус. Нина, конфузливо улыбнулась, прижимая к груди учебники, посмотрела куда-то в сторону, ему за спину, и замялась, точно хотела что-то сказать. Гризли попытался придать лицу приветливое выражение, но, кажется, у него это плохо получилось. Валдис тоже посмотрел куда-то за спину учителю, и тоже ничего не сказал. Гризли на миг почудилось, что эти двое чего-то боятся, но он тут же отмёл это нелепое предположение.

Просто у всех тяжёлый день.

Когда последний ученик покинул класс, Гризли посидел минуту, прислушиваясь к возне в коридоре. Ниже этажом царил привычный бедлам, было слышно, как преподаватели строят младшие классы по парам для похода в столовую, как перекликаются мелодиями освобождённые от вынужденного сна сотовые телефоны.

Дети, замечательные одарённые дети.

Отчего же так хреново?

Это Рокси. Рокси. Рокси.

Теперь ему будут мерещиться, какие угодно кошмары, теперь любая мелочь будет казаться предвестником несчастья, пока он не разберётся и не разложит всё по полочкам. В стотысячный раз он рассуждал и анализировал, как так могло получиться, что их монолит дал трещину. Ещё год назад всё было классно…

Или ему только казалось, что всё классно?

Гризли сложил бумаги в папку, привычно обернулся, чтобы выключить свет у доски, и… застыл. На доске, ниже формул и графиков, крупными буквами было накарябано: «Хорёк, вали в Бобруйск, сцуко!!». Ещё ниже голубым мелком кто-то изобразил стоящего на коленях человечка с фаллосом во рту, и надпись «Отсосёшь у нас, хорёк, чмо лысое!!!»

Хорёк. Хорёк. Хорёк…

Мягко ступая, Гризли подошёл к окну. Ему показалось, что в классе погас свет. Ничего страшного, рядовая подростковая шалость.

В конце концов, ему самому не так давно стукнуло тридцать пять, он ещё вполне способен вытащить из памяти свои собственные закидоны. Гризли намочил тряпку. Через минуту доска сияла, вернув себе цвет слегка оплывшего чёрного шоколада.

Приколы его детства. Да, они кидались из мужского туалета презервативами, наполненными водой. Ещё они подсовывали в портфели девчонкам дохлых мышек и живых жаб. Ещё они курили в подъезде, иногда отваживались хором зажать Светку в узком гардеробе. И кажется, Светке нравилось. Тогда это был максимум распущенности. Ещё, кажется, подвешивали зеркальце над окошком женской раздевалки в спортзале, но так в это зеркальце ничего интересного и не увидели.

Он нагнулся за упавшей тряпкой, и внезапно, резко обернулся, едва не упав. Показалось, что позади мелькнула тень. Нет, снова показалось. Только истёртые подошвами ступени, ножки столов, обрывки бумаги, куски жевательной резинки и рассыпавшиеся сухарики.

Нервы никуда не годятся.

Потому что с ним не просто пошутили. Здесь нечто другое. Это не шутка, потому что… потому что надпись видел весь класс. Они всё это видели, а намалевал кто-то в последний момент, когда уже собирались к выходу. Гризли вспомнил испуганные короткие взгляды Нины и Валдиса, брошенные ему за спину.

Они видели и хотели сказать. Они видели человека, который под шумок это написал. Но не посмели выдать.

Кого они боялись?

Гризли скользнул взглядом по чистой доске. В шоколадной глубине неясной тенью шевельнулся остролицый лысеющий мужчина в галстуке и белой рубашке. Чем-то неуловимо похожий на мелкое хищное млекопитающее.

Хорёк. Кому понравится такое сравнение? Вот Гризли — это совсем другое, пусть не всегда искренне, но не обидно.

Гризли нащупал позади себя стул. Он осторожно провёл ладонью по темечку, там, где начиналась лысина. Если быть до конца честным, то уже не начиналась, а вытеснила половину жалких кудряшек. Под каблуком что-то хрустнуло. Гризли рассеяно опустил взгляд.