Леонид Бабанский - Практика соприкосновений

Дверь в Ларискин подъезд открывалась просто – потянул за дверную ручку, и всё. Потом вестибюль, потом лифт на шестой этаж – всё такое новое, чистое, бесшумное. На пороге нас встретила сама хозяйка – Ларочка, блистательная, разрумянившаяся, совершенно воздушная, вся в кудряшках, в платьице своих бледно-розовых тонов, окутанная ароматами духов, поступивших явно из восточной Европы, ибо отечественные ароматы были тогда известны всем и каждому – «Шипр» и «Тройной».

Принимая подарки от Бориса, Ларочка сделала милейший реверанс, а меня вдруг схватила за руку и потащила представлять друзьям, маме и папе. И всё на таком высоком уровне, что поневоле задумаешься.

Ларискин папа оказался здоровяком, пышущим здоровьем, фронтовиком, увешанным орденами, а ныне заведующим отделом торговли Крайисполкома. Истинный аристократ, вот уж в чём не было ни малейших сомнений. Мамочка – ангел, куколка, мужу еле-еле по плечо, вся в наряде, разрисованном крупными цветами. Ещё были друзья – скрипачка, пианистка и молодой человек – альтист филармонии, в общем, тоже скрипач. Все осмотрели меня с ног до головы, более пристально, чем мне бы хотелось. На счастье, Лариса, прежде чем усадить всех за стол, увлекла меня на экскурсию по их квартире. Дополнительно мне были представлены: младший брат, рыжий кот, кухня, ванная и галерея комнат, уставленных мебельными гарнитурами того же восточноевропейского происхождения. Наша служебная квартира, в которой я родился и жил, вообще-то не шла ни в какое сравнение с Ларискиными хоромами. Но в тот момент подобные размышления меня не волновали, я осмотрел всю эту красоту как человек, утомлённый подобными интерьерами, и с пониманием кивнул головой.

Тут же сели за стол, и День рождения покатился по хорошо, в этой дружной семье, налаженным рельсам. Я сумел определиться в поданных кушаньях только потому, что ранее листал бестселлер тех времен – «Книгу о вкусной и здоровой пище». Ларочка сияла и светилась восторгом. Царили улыбки, в воздухе витали любезность и предупредительность. Многократно звучала подаренная мной пластинка, в особенности «Голубые канарейки». Но, поскольку на мою скромную персону слишком часто бросали взгляды и Боря, и Лариса, и её родители, и присутствующие подружки, я чувствовал себя не в своей тарелке. Казалось, не слишком я соответствую этой компании ни внешне, ни внутренне, и, думалось, на кой чёрт я сюда потащился. Поесть не дадут спокойно, всё как-то ухаживают, какой-то лакомый кусочек стараются подложить. Как инвалиду. В нашей семье с питанием дело обстояло намного проще: хочешь – сидишь, кушаешь. Не хочешь – вообще свободен, выйди из-за стола и скажи спасибо.

Родители сидели за столом до самого вечера, я уже успел почувствовать себя их лучшим другом, почти что родственником, но, когда они незаметно исчезли, вздохнул посвободней. Только я до такой степени осмелел, что нацелился подробней пообщаться с музыкантами, как снова в дверном проёме возник Ларочкин отец и поманил меня к себе пальцем – точь-в-точь таким жестом, как тот дежурный офицер в переполненной железнодорожной кутузке.

Мы вышли в коридор. Он дружески обнял меня за плечи и повёл в свой кабинет. Там мы устроились за небольшим столиком, и он спросил меня, глядя прямо в глаза:

– Ты как относишься к шахматам?

Я вспомнил, что всё начальство в нашем городе к шахматам относилось с большой любовью, в том числе и мой отец. Единственным украшением стен в нашем доме являлись похвальные грамоты за достижения в области шахматной идеи.

– Неплохо отношусь, – предерзко ответил я, чувствуя себя некоей составной частью начальствующей прослойки. – Но играю чуть-чуть похуже. Боюсь Вас разочаровать.

– Тогда, что… давай попробуем?

Я не успел ни отказаться, ни согласиться, как Ларочкин папа расставил шахматные фигуры и приказал:

– Ходи.

Что было делать? Бывало так, что я и выигрывал у сверстников, но только после того, как листал перед игрой книжку «От Филидора до Стейница». Она приносила мне шахматную мысль, правда, ненадолго. Потому я на тот момент к игре оказался не готов, хотя какое-то время держался за счёт того, по-видимому, что мне удавалось делать более-менее умное лицо. Конечно, Папа меня быстро раскусил. Он очень деликатно, после моих ходов, ставил фигуры на место и выдвигал другие, соответствующие моей же позиции. Только сказал однажды:

– Ну кто так ходит…

А потом спросил:

– Как твой отец?

– Неплохо, – ответил я, хотя это было не совсем так. Обстановка дома держалась в напряжении уже чуть не целый месяц. Я это чувствовал, но причину мне никто не объяснял.