Дин Кунц - Неведомые дороги (сборник)

На Ашервиль внезапно навалилась темнота. Ветер стих. Тучи, до того плывшие с востока, внезапно замерли, как потолок в аду. Джой остановился как вкопанный от леденящего кровь страха. Только рука двигалась, только рука жила, только ее отчаянный зов сохранил значимость и важность в этом закаменевшем мире.

Джою стало тошно от вывернутого большого пальца, вырванных ногтей, медленно капающей крови... но он не мог отвести глаз. Он знал, что рука принадлежит женщине в прозрачном одеянии, пришедшей в мир бодрствующих из сна, который Джой видел прошлой ночью. Хотя такого просто не могло быть.

Выдвинувшись из тени, отбрасываемой крышкой багажника, рука повернулась ладонью вверх. В центре виднелась кровавая ранка, возможно, нанесенная ногтем.

Джой закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса, но тут же перед его мысленным взором возник алтарь церкви Богородицы так ясно, словно он стоял в шаге от него. Серебряный звон колоколов нарушал тишину, но он слышал не настоящие колокола, звонившие в этот октябрьский день. Звук этот шел из памяти, им сопровождались утренние мессы далекого прошлого. «Это говорит моя вина, моя вина, моя самая ужасная вина». Джой видел потир, поблескивающий в свете свечей. Облатку, символизирующую тело Господне, в высоко поднятой руке священника. Джой напрягался, чтобы уловить момент пресуществления, когда реализовывалась надежда, вознаграждалась вера. Момент совершения чуда: превращения облатки в плоть, вина – в кровь. «Есть ли надежда для мира, для заблудших вроде меня?»

Образы, проносящиеся перед мысленным взором, стали такими же невыносимыми, как вид окровавленной руки, и Джой открыл глаза. Ничего нет. Багажник закрыт. Ветер и не думал стихать. Черные тучи накатывались с северо-востока, вдалеке лаяла собака.

Крышка багажника не поднималась, женщина не тянулась к нему. Галлюцинация.

Джой поднял руки, посмотрел на них, словно они принадлежали другому человеку. Их била дрожь.

Delirium tremens [3] . Дрожь в руках. Чертики, ползающие по стенам. В данном случае рука, высовывающаяся из багажника. Все пьяницы проходят через это... особенно когда пытаются завязать.

Сев за руль, Джой вытащил фляжку из внутреннего кармана пиджака. Долго смотрел на нее, открутил пробку, вдохнул запах виски, поднес фляжку к губам.

То ли он слишком долго простоял, загипнотизированный высовывающейся из-под крышки багажника рукой, то ли слишком долго просидел, борясь с желанием открыть фляжку, но в этот самый момент катафалк выехал из ворот похоронного бюро и повернул направо, к церкви Богородицы. То есть прошедшего времени хватило на то, чтобы гроб отца перенесли в катафалк из ритуального зала.

Джою хотелось прийти на погребальную церемонию трезвым. Очень хотелось, больше, чем чего-либо в жизни.

Не сделав ни единого глотка, он закрутил пробку, убрал фляжку в карман.

Завел двигатель, пристроился за катафалком и последовал за ним к церкви.

Несколько раз Джой слышал доносящиеся из багажника звуки, вроде бы там что-то перекатывалось. Ударялось. Стучало. Жалобно стонало.

Церковь Богородицы ничуть не изменилась. То же темное, с любовью отполированное дерево, те же витражи из цветного стекла, ждущие появления солнца, чтобы нарисовать на рядах скамей яркие образы сострадания и спасения души, те же своды приделов с темными тенями, тот же воздух, сотканный из множества ароматов: полироля с запахом лимона, благовоний, свечного воска.

Джой сидел в последнем ряду в надежде, что никто его не узнает. Друзей в Ашервиле у него не осталось. А без хорошего глотка виски он бы не выдержал презрительных взглядов, которыми его обязательно бы удостоили, и по заслугам.

Больше двухсот человек собрались на службу, и Джою показалось, что атмосфера в церкви даже более мрачная, чем приличествовала похоронам. Дэна Шеннона знали и любили, а потому искренне скорбели о его кончине.

Большинство женщин промокали глаза платочками, у мужчин они оставались сухими. В Ашервиле мужчины никогда не плакали на людях, и редко – в уединении собственного дома. Хотя уже больше двадцати лет на шахтах никто не работал, все они происходили из семей шахтеров, которые жили в постоянном ожидании трагедии, и многие их друзья и родственники погибли в завалах и взрывах, а также безвременно ушли из жизни от силикоза, болезни черных легких. В этих местах не просто ценили сдержанность, но не могли существовать без нее.