Array Актер - Самайн

Прошло не меньше сорока минут.

«Хуже этот день уже не сделать», – хмыкнул он, заходя в участок.

– О, Ребель! Легок на помине! – раздался знакомый бархатный бас начальника.

Вэйланд не счел нужным как-то реагировать. Он прошел внутрь маленького кабинета и уселся в кресло, скрестив руки. Глаз он из принципа не поднимал.

– Надеюсь, ты готов к сегодняшнему дежурству? – продолжил начальник.

– Дежурству?

– Так как сегодня праздник, я всех отпускаю с работы пораньше. Но не тебя. Ты пропустил две смены: твоя очередь отрабатывать. Будешь сегодня на дежурстве допоздна.

– Нет, не буду, – разглядывая свои ботинки, меланхолично ответил Вэйд.

– Будешь, иначе вылетишь. У тебя уже есть два выговора, поэтому не советую получать третий. Ты знаешь, я не церемонюсь.

Вэйд посмотрел на стену.

«Черт, и какого этого оборотня в погонах сегодня дернуло? Адель снова будет недовольна. А если потеряю работу, то вообще будет в бешенстве. Козел».

– Ты все понял, Ребель? Проведешь сегодня дежурство до восьми без сучка и без задоринки – можешь быть свободен.

– Спасибо за подачку, шеф, – огрызнулся Вэйланд, встал со своего места и вышел из участка.

«Дебил. Как он меня бесит! Вот когда жену заведешь, посмотрим, как запоешь! Мудила».

Он гневно расхаживал по улице, смотря себе под ноги.

Стук!

– Эй, смотри, куда идешь! – зло произнес Вэйд, потирая плечо.

– Да как ты смеешь, презренный…

– Эй, успокойся. Простите, господин полицейский, мы не хотели вам мешать.

Вэйланд дернул головой и пошел дальше. Вышел на главную площадь, где стоял памятник Петру Амьенскому. Что это за личность и почему удостоилась памятника, Вэйланд не знал, зато отлично видел место, где простоит все свое долбанное дежурство. Он подошел к постаменту и запрыгнув на него, облокотился на рясу Петра. Запрокинул руки и стал лениво наблюдать за прохожими.

– Идем скорее! Я тебе покажу старушку, которая дает много конфет!

Он сидел…

– Рэй, ну помедленнее, не убежит же она от нас!

И сидел…

– Сладость или гадость?!

И сидел…

– И победителем сегодняшнего конкурса становится… Элеонора! Ее костюм мумии поразил всех жюри своим изяществом и реалистичностью.

Много времени…

– Гав-гав-гав!

Пока не наступило семь.

– О, суетных дней взметенный карнавал!.. Я так ждал этого, Петр, просто не поверишь… И с каждым годом все прекраснее: декорации качественнее, развлечения организованнее, а лица, человеческие лица!.. Человеческие голоса! Смех… голос агитации… Чудесно, Петр, жалко, что так мало…

На плече у мужчины висела небольшая полая Джек-тыква с улыбающейся рожей.

– Быть может, месье, стоит наполнить ее содержимое кишками этой приставучей, слюнявой, крысообразной… – он не договорил, лишь оскалился и наклонился к тявкающей собачке. Та неожиданно заскулила и, поджав хвост, побежала прочь. Мужчина разогнулся и бросил пристальный взгляд на город. – И что вы находите в этих созданиях? Они же слабы, глупы и совершенно невыносимы!

– Ох, Петр, как можно говорить такие неделикатные вещи! – лирический тенор поправил воротник костюма и полушуточно-полу-укоризненно посмотрел на того, кого называл Петром, сверху вниз. – Когда-то и я таким был.

Широкий в плечах мужчина чертыхнулся сквозь зубы, но затем приложил руку к груди и тихо произнес:

– Прошу прощения, месье, я не хотел вас задеть.

– Все хорошо, Петр, – он улыбнулся, и его клыки блеснули под бликами от Джек-фонарей. – Можем купить хотдоги, говорят, в них есть мясо.

– С вашего позволения, месье, я откажусь. Я пришел сюда не за тем, чтобы доедать пережеванное и переваренное мясо.

– Ах, точно… Совсем забыл, что ты не питаешься вредным фастфудом… – он зарылся худой рукой в белоснежные волосы. Немного подумал. – Я уверен, что сегодня без развлечения ты точно не останешься. Просто нужно выбрать.

– Аргх, как обидно! – взвыл Петр. – И почему только один? Разве нельзя использовать весь этот город? Зачем эта вечная осторожность?

– Мы обсуждали это не единожды, – сказал его друг без всякой улыбки, и внезапно его лицо постарело лет на пять. Выглядел он довольно молодо: максимум лет на тридцать, быть может, даже двадцать четыре. – Ты хочешь такого конца?

Петр вздрогнул и опустил глаза. Сам он выглядел довольно странно: на вид ему нельзя было дать больше двадцати семи, но его волосы были абсолютно седыми, а глаза, казалось, горели изумрудным пламенем.