Максим Асс - КОШМАРЫ

— Скачи же, или я тебя прогоню, негодное животное... Ну... Алло-гип!.. Что ты уставился на меня?..

Ну!.. Если ты уж пришел , я тебя заставлю скакать!..

Гип-гоп!.. Ну!..

Дверь решили взломать...

— Наваливайся! — крикнул кто-то, и все подступили к двери.

Вдруг Лохов задрожал от дикого ужаса, и волосы на его голове поднялись дыбом…

— Алло-гип! — отчаянно и хрипло, из последних сил, крикнул Теплов. — Алло-гип... Говорю тебе в последний раз, Бур!.. Ну!..

И Лохов, белый, как мука, услышал знакомое повизгиванье, царапанье тупых когтей о пол и грузные прыжки отяжелевшего, сделавшегося неуклюжим тела...

Что происходило в эту минуту в комнате, так никогда и не было узнано, потому что, когда, после долгих усилий, взломали наконец дверь, — старый клоун лежал на полу мертвый...

Лохов, однако, говорил впоследствии, что он мог бы поклясться, что в ту минуту, когда дверь отлетела, спускавшиеся с потолка тяжелые и огромные кольца, через которые собака обыкновенно прыгала, еще шевелились, недавно кем-то задетые...

...Я, Пер Янсен, знавший Анну очень близко, всегда думал, что над Анной тяготеет рок, ибо есть лица, которые говорят наблюдателю больше, чем линии рук.

Всеми своими чертами, изломами губ, таинственными точками, вспыхивающими в глубине глаз, они неустанно говорят о трагедии, которая неминуемо должна совершиться, хотя бы в ту минуту, когда вы наблюдали лицо, оно улыбалось.

У Анны было такое лицо — и над ней тяготел рок...

По крайней мере, до тех пор, пока в дело не вмешался серьезный, рассудительный и справедливый человек.

Теперь я расскажу то, что мне частью удалось узнать от Анны же, частью же — чего я сам был свидетелем.

Год тому назад муж Анны, Павел Иост, вернувшись раз вечером из ресторана, позвал Анну к себе, запер за ней дверь на ключ, ключ положил к себе в карман и сказал ей спокойно, как всегда говорил обо всем, чего бы это ни касалось:

— Анна, у нас три девочки и мне хорошо известно теперь, что вряд ли даже одна из них моя. Ты изменяла мне с первого дня замужества. Это нечестно, Анна. Признаюсь тебе, что первой моей мыслью было убить тебя, но теперь я раздумал. Видишь ли, я хорошо знаю, что правды ты мне никогда не скажешь, ибо ты вся начинена ложью. Ложь — не только твои слова, ложь — твои движенья, ложь то, как ты смотришь... Это уж натура, Анна, и я даже не виню тебя... И мне пришло в голову, что если ты умрешь, а я останусь жить, я ведь так никогда и не узнаю, есть ли среди девочек хоть одна моя, и если есть, то какая? Тогда я решил, Анна, сам умереть, ибо если в этой жизни мне не суждено ничего узнать, то в той жизни я уж наверняка все узнаю — и сейчас же, лишь только закрою глаза. И я так сделаю!

Анна стояла прямо против Иоста. Она не спорила, не защищалась, она только не сводила тусклого взгляда с его длинного серого лица, стараясь понять, серьезно говорит Иост или нет.

А тот продолжал так же спокойно, как начал, словно бы речь шла о совершеннейшем пустяке, вроде как выпить стакан грога или переменить сорочку:

— Я это сделаю через десять минут — и никакой черт мне не сможет помешать... Через десять минут, Анна, я уж буду смотреть на тебя оттуда и все знать...

Мне жаль, что ты еще не веришь мне и, может быть, про себя смеешься... Посмотри мне хорошенько в глаза — и ты поймешь, что это не болтовня!.. Анна!

Анна не двигалась.

— А знаешь ли ты, Анна, что я сделаю потом?

Анна не ответила.

Тогда его длинное серое лицо, такое всегда тяжелое и неподвижное, стало медленно краснеть, как накаляемое изнутри железо, на шее и на лбу затрепетали жилы, страшный шрам, который шел у него через всю левую щеку, вздулся, обмяк и налился кровью, а маленькие зеленые глаза сделались еще меньше и превратились в две нестерпимо яркие, неподвижные и лучистые точки.

Анна в первый раз видела Иоста таким и поняла, сколько злобы и ненависти было в нем в эту пору.

— Видишь ли ты, Анна, эти пальцы? — тихо, но отчетливо спросил он, не сводя с нее пристального и тяжелого взгляда. — Посмотри на них, Анна!.. Вот этими пальцами, мертвый, я передушу всех, кроме моей, ибо мертвый я буду уже знать, какая моя. А если нет моей ни одной, то ни одна у тебя, Анна, не останется... Помни, вот этими пальцами.

И он поднес к самому носу Анны свои девять пальцев (один у него отрезало машиной по первый сустав), узловатых, красных, костистых пальцев с уродливо выступавшими косточками суставов, скрюченных, как когти хищной птицы, поднес к самому носу, словно бы для того, чтобы Анна точно запомнила, о каких пальцах он говорит, и как-нибудь не ошиблась впоследствии, приняв за его пальцы чужие.