Александр Каминский - Всадник между небом и землёй

– Киборгизация…, – пробормотал Роман, почесав бороду, а потом, словно вернувшись к реальности, вспомнил: – Э, да я же чай хотел пить!

Вскоре со стола было вытерто, чай заварен, а смертоносный «Маяк» навеки обесточен. Хозяин облегчённо вздохнул и хлебнул из горячей кружки. Где-то наверху часы пробили десять.

– Зачем нам бежа-а-ть, – тихонько напевал Роман, – за семь синих море-э-эй… Да-а, а ведь погода-то портится.

За окном и вправду творилось что-то невероятное. Только что из-за деревьев украдкой выглядывал месяц, а теперь вдруг разом стемнело и пропали даже самые яркие звёзды.

– Как бы, того гляди, метель не разыгралась, – озабоченно пробормотал хозяин, прихлёбывая из кружки. Словно в подтверждение его слов, потихоньку начал завывать ветер. Через минуту стеной повалил снег, и началась метель. Роман поднялся с табуретки и выключил свет. Теперь можно было поглядеть на разыгравшуюся бурю за окном и поразмыслить в темноте, придут гости в такую погоду или не придут.

А вверху на крыше, на самом краешке трубы сидели Ведьма и Тролль. Они любовались на своё произведение и переводили дух перед тем, как вернуться в дом. Тролль был рад как никогда: будка Шарика вместе с самим Шариком была погребена под полутораметровым слоем снега.

– Теперь-то он точно околеет, – облегчённо вздохнул Тролль. Он был весь в снегу и сосульках с ног до головы. Его чёрные смёрзшиеся пряди развевались на ветру и звенели, как детский металлофон.

* * *

Они очутились в комнате как раз в тот самый момент, когда за дверью раздались шаги, и голос Романа ещё издали провозгласил: «Иду-иду!» В каминной комнате звенел телефон.

– Проклятье, – процедил сквозь зубы Тролль и с недовольным видом стал залазить под кровать. – Не дадут отогреться спокойно!

Ведьма успела-таки швырнуть в угол метлу, а когда хозяин уже распахивал дверь, она тенью метнулась к вешалкам и обратилась чёрной шалью. Роман вбежал в комнату и схватил телефон:

– Да, алло, я слушаю! О-о-о! Сколько лет, сколько… Ну, ты как там? А-а. А чё так? У-у… О-о… Ясно. Да чё я? Вот сижу, жду их. Ну, а кого ещё?… Когда-когда? После одиннадцати только подойдут? А чё так поздно-то? Ну… ну, ладно, даже романтично, в каком-то смысле, вся ночь впереди, кстати – с наступающим тебя! Да… угу… и тебе, и Светику, всем здоровья, бодрого президентствования и… (начинает громко хохотать). Ладно! Дедом Морозом? Под стол? Нет уж, ты ведь знаешь – я слишком изнежен для этого. Кстати… да, там такой морозина!… Да какая ёлка! У себя в зале нарядили, да… а на городскую… Не, не… Дом надо сторожить, какие тут ёлки… Сижу, баню топлю, вот, котов кормлю, кроликов… Конечно! Но всё равно дома сидеть уж невмоготу, мож сбегаю за пивом, разомнусь на полчасика. Тем более, если они только после одиннадцати подойдут… Да как обычно, культурная программа: баня, концертик и всё такое… Слышь, Геш, это не ты у меня в прошлый раз сумку оставил?… Чёрная. Ну, понятно. Значит Фёдор. Он у меня чё только не терял! А ты-то чё, завтра заедешь? Ну, после, хотя бы… В выходные с «Моторного» автобус идёт, а в будни… Нет, в будни с «Октября»… в обычные по старому, с «Октября».э Кто? А-а… Да можно и послезавтра. Послезавтра тоже культурная программа… Ну, и что? Зачем, можно и к Оби… Ну, смотрите там сами. Да. Завтра – ещё лучше. Подъезжай завтра! Ничего не знаю! Завтра жратвы ещё будет полно, вина полный таз… Ладно, давай к двум… Ага… Ну, окей… Если не забуду, то… Ну, давайте там… Ага… Чао… Конец связи.

Роман положил трубку и встал с кровати. Почесал бороду и чему-то усмехнулся про себя. Сделал шаг, другой и тут ему показалось, что на полу – вода. Она была перемешана со снегом и, казалось, шла из-под кровати, на которой он только что сидел, болтая по телефону. Роман присел на корточки и, кряхтя, с недовольным видом заглянул под кровать.

– Ах, вот кто здесь! – воскликнул он и вытащил на свет мокрого, продрогшего, всего в сосульках своего любимого Чёрного Кота.

– 4 -

В половине одиннадцатого во всём посёлке отрубили свет. За окном по-прежнему плясала метель, в огромном доме стало темно и жутко. Знакомые вещи и предметы наполнились таинственным смыслом и зажили своей ночной непостижимой жизнью. Стулья заскрипели громче и жалостливей, как раненные звери, ложки и тарелки норовили звякнуть и выпасть из рук, а звук шагов, чего вроде бы и не было днём, эхом разносился в пустом доме, как в лабиринте старинного замка. С выцветших портретов давно умершие люди многозначительно хмурились и заглядывали в комнату, проверяя, на месте ли старые вещи. На улице дрожали и гудели провода, будто силились исполнить забытый боевой гимн.