Антон Седнин - Рассказы 8. В поисках истины

Город молчит даже о своем нынешнем имени. Он близнец того, в котором мы спешили на работу, впервые пробовали курить на школьных стадионах, покупали червей в яблоках, обменивались друг с другом этими червями, рождались, росли, старились, страдали от пяточной шпоры или от несчастной любви, пока не попали сюда. Он точная копия на уровне каждого кирпичика, каждой скамеечки, каждой выбоины в асфальте. Он близнец. Но ведь у близнецов разные имена.

Каява говорит, что наш город не один, городов множество. Деревень и поселков тоже. И попасть в них никак нельзя, это непреложный закон.

Коля

Коля – маленький песочный человечек. И не только потому, что весь его мирок сосредоточен возле песочницы. У него и волосы цвета Сахары, нарисованной в атласе, и россыпь золотистых крупиц на переносице и щеках, и взгляд голубых глазенок – чистый, без облачка, как небо над пустыней. А еще он шуршит: шук, шарко, шаба, швачка. Коле четыре года. Хорошо, что он живет недалеко от меня.

Перед еловой повинностью заношу Коле сосиску и кусок торта, вторая и бутерброд с сыром – для Каявы. У Коли на завтрак молоко с пенкой, выпивает полкружки. А потом надо быстро надевать шорты, иногда задом наперед (когда сильно торопишься, можно и задом наперед), футболку (в голубом море кто-то бросил синий якорь), сандалики на липучках (можно быстро снять и высыпать из них маленькие горки). В руках лопатка и красный «Камаз», чтобы копать, грузить и везти в другую песочницу. В ту, которую не видно из окон его квартиры. В ту, от которой тянутся длинные свежие шрамы от тяжелой машины, но не от его, игрушечной. Коля больше не роет «карьер», некогда. Надо разгладить лопаткой шрамы, надо стереть следы от мужских кроссовок, и свои тоже. А потом, чтобы окончательно замаскироваться, надо сдать до следующего утра любимый «Камаз» строгому Каяве. Лишь тогда можно взбежать на третий этаж, не разуваясь влететь на кухню – ругать-то некому – и допить молоко, сладко втянув жирную пенку.

Иногда Коля спрашивает, где Муська, у которой были блохи, полосы, как у тигра, и коробка с котятами между первым и вторым этажами. Я отвечаю, что котята выросли, и теперь Муська гуляет сама по себе. А заодно говорю, что собаки охраняют дальние поля, очень-очень дальние поля, птахи сбились с пути и чирикают на других просторах, жуки съели муравьев, мыши съели жуков и теперь спят в глубоких, очень глубоких норах. Коля слушает не мигая, а потом спрашивает «что значит „дрочить“» или «почему я чушпанчик». Его мужским воспитанием занимается Каява.

Благодаря мне Коля не боится темного, пахнущего пылью кого-то, живущего за шкафом в углу, не ковыряет в носу, не отдирает чесучую болячку на коленке. Я перечитала ему все сказки, что стоят на полке в его комнате, а когда те закончились, вспомнила другие, что родом из собственного детства. А когда и они рассказались по много раз, придумала свои чудесные истории: про пухлую принцессу в красных сапожках, про бабушку, которая вяжет шарфы для внуков-невидимок, про заколдованного мальчика из песочного замка… И, наверное, поверила в них намного больше, чем Колька.

Куда с большим удовольствием Коля слушает сказки Каявы: про то, как не зассать во время первой атаки, про то, что нельзя бриться, мыться, менять белье перед боем, иначе убьют, про ценность последней пули… Капитан отхлебывает из фляжки, Коля танцует дикарский танец, в руках граната-камень, замирает, размахивается и бросает со всей детской силенки в танк – мусорный бак. Иногда гранаты не долетают, но чаще попадают в цель, и танк издает пустое злобное бумканье.

Завтрак с меня, ужин с Каявы. У него такой вкусный подсохший хлеб, разломишь на три куска, и из булки вылетает запах – легкий, хмельной, абсолютно невоенный. Тушенки три банки – на каждого. Но надо есть с одной, передавая по цепочке, подцепив штык-ножом аппетитный кусок.

– Вилками жрать дома будете! – голос у Каявы забористый, сорокаградусный.

По кругу идет вторая банка, потом третья. Пустая фляга валяется на траве. Каява травит пошлые анекдоты и травит нас дымом дешевых сигарет. И лишь когда луна выглянет с левого фланга панельных девятиэтажек, пожелает спокойной ночи:

– Отбой, чушпаны! По казармам разойтись! – и, поправив афганку с сорванными четырьмя звездами, засунет штык-нож за ремень, в ножны, с левой стороны, и, чуть шатаясь, пойдет к себе.

Река, камни и узлы

Река точит камни. Камни разрезают узлы. Саня закатывает плоский валун на обрыв, чтобы обвязать веревкой и бросить вниз. Остаются только круги на воде. На самом деле его зовут Санибек, он второй сын в семье, последний сын. Капитан Каява не изменяет себе, Санибек для него «последний чушпан». А для остальных просто Саня.