Анастасия Король: Полжизни для тебя

Валентин Григорьевич замер на мгновение, шумно выдохнул и зашел в палату интенсивной терапии.

На огромной кровати четырехлетняя Кира выглядела такой маленькой, что сердце Валентина Григорьевича сжалось.

Размеренное пиканье приборов, словно тиканье часов, отсчитывало минуты жизни малютки.

Дочь Валентина Григорьевича Ира вскинула опухшее от слез лицо на отца, губы ее дрогнули, но они разучились улыбаться.

– Привет, – произнес он, подойдя к дочери. – Что сказал доктор после обхода?

– Папа… – всхлипнула Ира и закусила губу, чтобы не разреветься. Выдохнув и вернув самообладание, Ира произнесла: – Они говорят, что она уже не придет в сознание. Надо готовиться к худшему. Работа легких за ночь упала еще на десть процентов, с такими темпами…

Она замолчала и всхлипнула. Лицо Валентина Григорьевича исказила гримаса. Гнетущее молчание высосало из комнаты весь воздух и стало нечем дышать.

Валентин Григорьевич втянул носом воздух, в котором не было кислорода, и открыл рот, но не знал, как утешить дочь.

Не поднимая глаз на отца, Ира встала.

– Я пройдусь… Ты побудешь с ней?

Валентин Григорьевич вскинулся, встрепенулся.

– Конечно. Поешь в столовой. Не торопись, дорогая, – мягко улыбнулся он. Ира кивнула, кинув взгляд на дочь, и вышла из палаты.

Дверь за Ирой закрылась и, вздохнув, Валентин Григорьевич сел на еще теплый стул.

Палата интенсивной терапии была на удивление солнечной и этот контраст еще больше угнетал.

Кислородная маска скрывала половину маленького красивого личика Киры. Светлые волосики разметались по подушке. Грудь ее медленно вздымалась и опускалась. Можно было подумать, что она просто спит.

Лицо Валентина Григорьевича скривилось, глаза стали влажными. За всю свою сознательную жизнь он плакал лишь трижды: когда сломал ногу в двадцать, в пятьдесят, когда узнал о смерти сына, брата Иры, и сейчас… у койки умирающей внучки. Дедушка обхватил ее маленькую ладошку своими руками, а в голове звенел приговор, что Кира не очнется.

Всего несколько лет назад умер его сын. Боль была настолько невыносимой, что он с трудом понимал как жить дальше, но родилась Кира, и Валентин Григорьевич снова научился жить.

И вот опять он на пороге безумия от потери очередного ребенка. От бессилия хотелось кричать. От злости от несправедливости – крушить все вокруг.

Если бы только он мог что-то сделать, если бы он мог спасти Киру, он бы сделал что угодно…

И как только в голове Валентина Григорьевича сформировалась эта мысль, эмоции преобразовались в слова, дверь в палату распахнулась.

Валентин Григорьевич вздрогнул, обернулся. Трость звонко ударила по кафелю. Седой невысокий мужчина лет семидесяти обвел взглядом помещение.

Сконфузившись, что кто-то увидел его слезы, Валентин Григорьевич отвернулся и вытер влажные дорожки со щек и вновь обернулся на незнакомца.

Старик был одет в черный классический костюм тройку. Ни халата, ни бахил. Валентин Григорьевич подумал, что перед ним врач. Встретившись темными глазами с глазами дедушки Киры, врач улыбнулся, перекинул трость в другую руку и аккуратно пристроил старомодную шляпу на подоконнике.

– Добрый день! – произнес он и по-кошачьи наклонил голову вбок.

– Кому как, – хмуро произнес Валентин Григорьевич и вновь повернулся к внучке.

Незнакомец, цокая набойкой на трости, подошел ближе к кровати.

– Господь жесток… Почему он забирает не стариков, что прожили жизнь, а невинное дитя. Не справедливо, – произнес он и сделал еще шаг. Он всмотрелся в лицо малышки и словно залюбовался. Валентин Григорьевич тоже посмотрел на свою внучку.

– Как же вы правы…

Старик задумчиво прокрутил в руке набалдашник трости и тихо, словно невзначай произнес:

– Я могу спасти ее.

Глаза Валентина Григорьевича расширились от удивления, рот приоткрылся. Надежда вспыхнула в душе фейерверком. Какая-то детская вера в чудо проснулась в нем. Надежда – вот что их семье требовалось как воздух. Голос задрожал:

– Спасти?

Тонкие губы незнакомца растянулись в кривой, зловещей улыбке.

– Я могу, – медленно проговорил он, – продлить жизнь Кире на тринадцать лет… Но есть одно условие.

Валентин Григорьевич задрожал, резко выдохнул и пар вышел из легких.

– Какое условие?

Старик по-юношески легко, играючи прокрутил тростью в руках и подошел ближе к нему, почти вплотную.