Нейтан Баллингруд - Раны. Земля монстров

Но юного мистера Уормкейка не останавливали ни слухи, ни легенды.

– Я иду на ярмарку. Хочу узнать, что в ней особенного.

В те времена ворота кладбища еще не отягощали замки и цепи – была лишь простая щеколда, отполированная и смазанная маслом, которую Уормкейк открыл без усилий. Ворота распахнулись, и, подобно праздничному столу, перед детьми разверзся огромный сверкающий мир. Уормкейк повернулся и посмотрел на своих друзей. Позади, за их спинами, собралась толпа детей, забывших про игру. Их мордочки выражали целую палитру эмоций: от страха и восхищения до неприкрытого отвращения.

– Ну что? – сказал он друзьям. – Струсили, что ли?

Никто не смел называть Слипвикета трусом. Он пересек линию ворот, устроив настоящее зрелище: нарочито высоко поднимал ногу и с силой впечатывал ее в землю. Свое шествие завершил счастливым прыжком, а затем взглянул на Стабблгата, бездействовавшего на кладбищенской земле с перекошенной от волнения мордочкой. Он положил ладошки на широкое пузо и легонько похлопал его, как всегда делал в минуты сильной тревоги.

В то самое мгновение, когда он замешкался, раздумывая, не вернуться ли и не рассказать ли взрослым о произошедшем, у подножия холма случилось нечто, вызвавшее новый всплеск криков, которые, взлетев в воздух, градом обрушились на упырей. Казалось, Слипвикет всем телом тянулся им навстречу, будто его притягивал огромный магнит. Он взглянул на Стабблгата с жуткой тоской и болью. Сомнения третьего были наконец развеяны, и он прошел через ворота тяжело и крайне неохотно.

За воротами его ждали радостные вопли друзей.

И прежде, чем кто-либо из них успел что-то сказать, бледный маленький упырь Слипвикет бросился бежать вниз по волнам зеленой травы. Не медля ни секунды, двое друзей нырнули за ним в высокую траву, в лунном свете походившую на волнующийся океан. Несомненно, восторг их был молчаливым: причина тому – серьезность совершенного преступления. И Уормкейк сдерживал вопль восторга, бьющийся в легких.

Но то был бунт, настоящий бунт. Они отвергали правила, установленные родителями, и наслаждались нарастающим возбуждением. Даже Стабблгат чувствовал, как оно раскаляет его поросшую мхом душу.

Разумеется, рассказ дяди Дигби пробудил воспоминания о моей первой ярмарке.

Сон Червя я увидел в 1944 году, в двенадцать лет. Ярмарка Холодной Воды не проводилась уже тридцать лет – с тех пор, как случилась та кровопролитная ночь, о которой рассказывает дядя Дигби. А больше Хобс Лэндинг ничего не праздновал. Но в тот год – хотя мы того еще не знали, – на свет появилась новая традиция: Ярмарка Черепушек.

Я был шестым. Я слышал о снах других детей и поэтому понимал, хоть и весьма отстраненно, что он может присниться и мне. О сне было известно одно: родители боялись его до ужаса. Они знали, что это как-то связано с кланом Уормкейков, и этой связи было достаточно для опасений. В 1944 году Уормкейки мирно – по большей части – жили в особняке уже как тридцать лет, но многие жители города считали их воплощением зла. Почти каждый родитель был на той Ярмарке Холодной Воды, и о прощении не могло быть и речи. А тот факт, что Девушка-Орхидея приезжала в город и ходила в те же самые магазины, что и остальные, все только усугублял, насколько я понимаю.

– Посмотрите, какая важная, – говорили все. – Думает, она – одна из нас. У ее мужа хотя бы хватает совести не показываться из своего ужасного древнего особняка.

Я и мои друзья были слишком юны, чтобы обременять себя страхами и предрассудками взрослых. К тому же Девушку-Орхидею мы считали красавицей: когда она приезжала в город, через окна и витрины мы наблюдали, как она гордо шагает по Полар-стрит без свиты слуг или друзей. Она всегда надевала яркое красивое платье, кружившееся вокруг ее ног, закалывала волосы, как полагается, и высоко держала голову. Вспоминая это сейчас, я думаю, что так она бросала всем вызов. Мы пытались разглядеть на ее лице рубцы в местах, где должна была раскрываться кожа, но не могли подобраться близко – никогда не осмеливались.

И верили, что тот, кто женился на Девушке-Орхидее, не может быть ужасным. К тому же мистер Уормкейк всегда приходил на школьные спектакли, зимой приводил своих детей на ледовый каток, а как-то раз устроил самую невероятную вечеринку на Хеллоуин. Правда, половина города проигнорировала приглашение, но дети сумели на нее улизнуть.

Мы слышали про Церковь Червя. Соседние города потихоньку обращались, отрекаясь от старого бога и принимая нового, проникающего сквозь плоть. А некоторые соседи одного возраста с нашими родителями, тоже пережившие ту ночь, даже стали священниками. Они бродили по городу в поношенных белых одеяниях, без умолку болтая о том, что плоть есть мясо, как важно очищать от него кость, и еще о многом, что казалось нам странным, но волнующим. А потому, когда детям Хобс Лэндинга начали сниться сны Червя, нас это беспокоило гораздо меньше, чем наших родителей, бабушек и дедушек. Поначалу мы даже завидовали. Кристине Лоденер, которая всего на год младше меня, сон приснился первой. После нее был малыш Эдди Брах. Они сболтнули об этом в школе, и все узнали. Слухи ползли пугающие, но мы хотели, чтобы досталось и нам. Казалось, их посвятили в тайну, окутывавшую Уормкейков, и те, кто не входил в круг посвященных, умирали от зависти.