Валерий Туманов - Блаженство кротких

Людям присуще выделять себе подобных. По полу, возрасту, национальности, по роду деятельности, землячеству, и множеству других признаков.

Всего семь месяцев назад Ерохин получил майорские погоны, но по возрасту мог быть уже подполковником. Мог… бы. Не сглупи он в лейтенантской юности. Не прояви принципиальность – глупую и никому не нужную. Очнувшись от воспоминаний, Ерохин исправил файл, сдвинув эти дела в первую строку.

Так, лёгкое движение мышкой раскололо его группу на два лагеря.

Ерохин твёрдо стоял на своём. Не верил он, что вдруг, сам мог бы свалиться с сердечным приступом. Не мог. Раз пятнадцать подтянуться – легко. Подъёмчик с переворотом, стометровка, рукопашный бой – это всегда пожалуйста. Но сердце – не знал он, как оно может болеть. Оттого и почуял подвох в этих «естественных» смертях.

Одиннадцать человек – восемь мужчин и три женщины относительно молодого возраста были найдены мёртвыми в разных районах Петербурга, в достаточно людных местах – парках, скверах, дворовых площадках, междомовых территориях.

Именно в них майор Ерохин и узрел очертания серии убийств. Хотя очертания довольно призрачные. Объединяло их полное отсутствие свидетелей, и то, что ни один не попал в поле зрения камер видеонаблюдения, коими казалось был утыкан мегаполис. Это могло оказаться совпадением. А если нет? Игнорировать слишком опасно. Так считал майор Ерохин.

Майор Полежаев, его напарник и заместитель, считал иначе, и яростно отстаивал свою точку зрения. Он проповедовал вероятностный подход в расстановке приоритетов. Вероятность того, что смерти окажутся убийствами, была невысокой. Но если и так, то вероятность раскрытия, по оценке Полежаева, близка к нулю. Здесь можно погрязнуть, не добившись результата. А тогда возможен любой исход – вплоть до расформирования группы. Поэтому Полежаев предлагал начать с расследования бесспорных убийств, а эти дела задвинуть до лучших времён.

После бурных обсуждений и одобрения руководства, одиннадцать дел объединили в одно, определив его приоритетным. Приоритетное дело вскоре стало единственным, в силу большого числа фигурантов и неподъёмности материала.

Только вот дело это, мало того, что стало яблоком раздора, ещё и упрямо не продвигалось в расследовании, словно кто наколдовал.

Полежаев не сдавался. Он беспрестанно проталкивал, выстраивал и обосновывал версию, логически включающую два пункта, как в известном анекдоте. Пункт первый: смерти являются естественными, пока не доказано обратное. Пункт второй: доказать обратное невозможно, потому что… читай пункт первый.

Волнами застывшего моря проступали змеистые барханы в предрассветной мгле.

Незримая кромка между зелёной долиной Нила и спящей пустыней, как грань между жизнью и смертью. Время погрязло в зыбучих песках. Таким виделся мир с окраины древнего коптского селения Амарна, и три, и пять тысяч лет назад. Таков он и сегодня.

Фахми знал, что краски мира больше не вернутся к нему. Холодный клинок этой ночи рассёк его долгую жизнь надвое.

Если верить семейным преданиям, последний раз подобное случилось с его прадедом, почти сто лет назад, в далёком 1937 году. Фахми относился с уважением к легендам рода, в отличие от младшего брата, Кутуба, единственного в семье, получившего образование и преподававшего историю в каирском университете. Меж тем Фахми был абсолютно убеждён, что если такое случится на их веку, то с кем-нибудь из двух старших братьев. Ну уж никак не с ним, неудачливым крестьянином-феллахом.

Возвращаясь домой, Фахми издали свистнул Коба, чтобы не разбудить чуткую Мирфат. Тот радостно забил хвостом по калитке, и выскочив, заплясал вокруг, норовя закинуть мохнатые лапы на грудь и лизнуть в подбородок.

Серая крыша подёрнулась розовыми красками утра. Фахми остановился у двери, закурил, и поморщившись, выбросил сигарету на второй затяжке. Тут до него дошло (неслыханное дело) – ему не хотелось курить. Он выудил из кармана штанов подмятую ополовиненную пачку, несколько секунд удивлённо смотрел на неё, затем мотнул головой и сунул обратно.

Открыл дверь, на цыпочках пробрался в кухню, и мягко опустился на табурет, на славу сработанный его прадедом, Зиваром, незадолго до его исчезновения. Прадед, которого Фахми знал лишь по рассказам и фотографиям, воспарил в его мысленных взорах.

– Фахми. – Он вздрогнул. Седая и простоволосая, в линялой ночной рубахе, напротив сидела Мирфат, с которой они уже более сорока лет делили эту жизнь на двоих. Её глаза были исполнены тревоги, – Фахми? С тобой всё в порядке?