Сергей Арно - Мертвые сами знают отчего

– Что за чушь! – Григорий Иванович зябко повел плечами. – Откуда же я…

– Не могу знать, ваше благородие, а только так сказал. А еще сказал, что мертвые сами знают, отчего мертвы.

И опять бросились в глаза титулярному советнику бледность лица Поликарпа и отстраненный какой-то взгляд.

Более ничего не сказав, Григорий Иванович прошел мимо дворника, направляясь к своей парадной. На душе у него было пакостно, как будто он и вправду знал, отчего повесился Афанасий Степанович, и, более того, даже чуть ли не сам подтолкнул его к этому действию.

Квартира располагалась на четвертом этаже.

В дверях он столкнулся с кухаркой. Она взвизгнула и отступила в прихожую, словно был это не Григорий Иванович, а оживший мертвец.

– Глупая баба! – в сердцах пробурчал Григорий Иванович и, повесив в прихожей шинель, зашел к себе в комнату.

Он зажег свечу на столе. В комнате все было как обычно, но что-то не так. Что именно, понять он никак не мог. На столе рядом со свечой стоял прибор для письма, лежала стопка бумаги. Григорий Иванович иногда брал работу на дом, когда не справлялся с ней в департаменте.

А еще была у Григория Ивановича престранная привычка: он любил крутить в руках посторонний и как бы вовсе не относящийся к нему предмет – маленькую костяную статуэтку в виде петушка. И хотя у птицы был отбит клюв, ценность для хозяина статуэтка не теряла. Григорий Иванович, сколько помнил себя, всегда забавлялся с этой статуэткой, за что товарищи по службе в департаменте постоянно над ним подсмеивались. И сейчас, покрутив петушка, он поставил его на стол.

Экономная жизнь приучила титулярного советника ложиться спать рано, чтобы не тратить попусту свечу. И сегодня после ужина он хотел бы еще почитать книгу Николая Гоголя, которую выпросил на время у товарища своего в департаменте, и было, взяв уже книгу в руки, раскрыл, но, почему-то не прочтя ни строчки, отложил в сторону. На сердце у него было тревожно, в комнате зябко – печи в квартире топили плохо.

Григорий Иванович переоделся в ночную сорочку и, перекрестившись на висевший в углу образ, задул свечу и улегся в постель.

Сообщение о смерти соседа не то что потрясло его, но вызвало в душе странное угнетение. Лежа сейчас в постели в полной темноте, он вспоминал учителя музыки и его слова, переданные дворником. «Отчего же он так сказал? Откуда же я могу знать?..» Хотя Афанасий Степанович часто жаловался на своих учеников, потешавшихся над ним. Однажды проказники подсунули в ящик учительского стола живую мышь, в другой раз незаметно подложили в его портфель, с которым он ходил на службу, дохлую кошку, обнаруженную им уже дома. А недавно они принесли в класс надгробную плиту, на которой стояли его фамилия, имя и надпись «От благодарных учеников». Тут было отчего повеситься. Да, это, пожалуй, он и имел в виду. Именно это, а иначе что?

Придя к такому выводу, Григорий Иванович удовлетворенно повернулся на бок, намереваясь заснуть. Но дурные мысли продолжали тревожить его. Будучи человеком суеверным, он представлял себе, что где-то по квартире бродит неуспокоенная душа учителя музыки и мается, и стонет…

Жутковато сделалось Григорию Ивановичу в ночной тишине. Он перевернулся на другой бок… как в дверь тихонько постучали. Григорий Иванович вздрогнул, насторожился. Поначалу он подумал, что стук ему причудился. Но через некоторое время постучали снова, уже громче. Сердце упало. Черт знает, чего ожидать в ночное время, особенно перед Рождеством, когда всякая нечисть вылезает из своих убежищ, пугая народ!

Он поднялся на локоть, во все глаза вглядываясь в темноту. Липкий ужас заполз под одеяло.

– Кто, кто там?.. – почему-то шепотом проговорил он.

Вместо ответа постучали снова.

«Наверное, кухарка. Вечно она стучится, когда человеку спать пора! Наверное, забыла чего-нибудь… или ерунду какую скажет…» – мысленно убеждал он себя, но не верил. Казалось ему, что все-таки не кухарка это никакая, а кое-кто пострашнее.

Подавляя поднимающийся в душе ужас, Григорий Иванович спустил голые ноги на пол, нащупав тапки, поднялся и, выставив вперед руки, в темноте подошел к двери.

– Кто еще там?! – сказал он нарочно громко и нарочно недовольным голосом, чтобы приободрить самого себя.

– Кухарка это – Евфросинья, – ваше благородие, – раздалось из-за двери.

От сердца отлегло.

– Ну что тебе? Я уже спать собираюсь, – сердито сказал он через дверь.

– Завтра праздник, так я завтрак раньше подам, а потом уж в церковь… – донесся из-за двери голос кухарки.