Александр Завьялов - Лесные суровежники

– Верно говоришь. Сам за ним странности примечаю. Мне сегодня хвалился: захочу, говорит, напущу волков, захочу – прогоню. Вот и думай после этого…

Так-то и проговорили весь вечер, потаённые странности за Елимом припоминая.

Кабы знать им, что разговор их, до единого словечка, Юля-косуля слышала… Как Игнат приехал, она сразу за ним пригляд вести стала. Невидимая и тут рядышком с Паленихой присела и все планы да намеренья вызнала.

На следующий день Игнат охотиться решил. Затемно ещё наметил выйти, чтобы Елим не приметил. Всю ночь худо спал, прикидывал, вишь, сколь в Окуне весу может быть (не поленился, слышь-ка, хоть и потемну, а сходил, на следы лосиные глянул). «Может, центнера четыре, – смекал убойца, – а то и полтонны… Да нет, поболе будет, поболе». Потом всё планировал, как мясо в город вывозить будет. Да кому сколько – с барского-то плеча… Да сколь продаст да выручит… «Надо бы бердану новую справить. Эх, снегоход бы купить…».

Утром Грома пинком поднял.

– Чего разлёгся?! Сохатого брать будем, – сам хмурится, не выспался.

Гром оскалился – так они друг дружку привечают, обычное дело, – а об охоте услышал – обрадовался, гавкнул с довольства.

Игнат позавтракал на скорую руку, а Грома погнал от себя, да с ухмылкой: иди, дескать, в лесу ищи. Злит, понятно, перед охотой, распыляет.

Следы лосиные распутывать не пришлось. Все-то они в одну сторону в лес уходят. Наведывался, получается, Окунь со стороны заказника и возвращался туда же. Такую тропу проложил, что и на санях без хлопот проехать можно. Удивился Игнат, но только тайные наумки погнал – те, что Палениха про Елима сказывала, – да и порадовался. Ещё легче, думает, сохатого возьму.

Правит Игнат по натопу, знай лыжами подаёт – легко ему идти. Сторожится, конечно, всё думает, что недалеко лось на лёжку ушёл, ну и путь короткий прикидывает.

Грома вперёд пустил. Тот уж учённый, не впервой ему сохатого скрадывать. Игнат и не печётся, знает, что Гром ему знак подаст.

Да только дорога вовсе неблизкая оказалась. В заказник не пошла, а в еловые угоры повернула. «Вот и ладно, – подумал Игнат, – ещё лучше: с егерями не встречаться». А дальше и версту, и две, и пять отмахали, а сохатого всё нет… «Недаром Палениха говорила, что старик с лешаками знается, – вдруг подумал Игнат да и ещё лише озлился: – Ну, встретишься ты мне, я из тебя нечистый дух вышибу!»

Так осерчал, что всё вокруг примечать перестал, лыжами только отмеряет привычно и кровавыми глазами ворочает. Лихо так запамятовался, что чуть на Грома не налетел. Тот глянул на хозяина, осудил будто: мол, тихо ты, зря тебя на охоту взял. А сам причуивает, уши навострил, водит ими пытливо и по склону на закраек осинника смотрит. Постоял так-то и пошёл крадучись. Игнат – за ним, не дыша. И ружьё изготовил. К опушке перед просекой подкрались, глянул Игнат и оторопел враз. Лось полосатый прямо посреди просеки стоит, в открытую, и не таится даже. И словно задумался о чём. К Игнату боком так-то, будто прикинул, как лучше встать, чтобы Игнату ловчее стрелять было…

Убойца и не раздумывал, тут же ружьё к плечу притянул. Палец на курке скрючил и из-под прищура выцелил под лопатку, в самое сердце наметился.

Двинул курок… и осечка случилась.

Ругнулся Игнат, а видит: лось – ни с места, даже ухом не повёл.

– Стой, зараза, не шевелись, – шипел убойца. – Окунь, блин. Сейчас я тебя под жабры загарпуню.

Чуть оторвал взгляд, глядит, а это и не лось – косуля стоит…

Тотчас же у Игната мыслишка в голове промелькнула, что очень она на ту похожа, которую осенью губил. Но не зацепилась мыслишка… Протёр Игнат глаза, словно от наваждения отмахнулся, а она всё стоит, косуля эта…

– Ну, лешаки, я вам!..– приложился решительно к ружью да громыхнул разом, да с двух стволов.

Косуля в снег и повалилась.

Не успел убойца и ружья отнять, как вдруг сверху откуда-то на него орёл-беркут свалился. Ухватился за ружьё когтистыми лапами, закрючил крепко приклад да и рванул на себя. Игнат и помыслить не успел, отшатнулся в испуге, а ружьё всё-таки удержал. Беркут ещё раз подал крыльями и со всего размаху хлобыстнул браконьера по ушам, да острым клювом по темени долбанул. Тот и разжал гребёнки, и тут прям в снег и опрокинулся. Кровь в глазах забурлуканила, и Игнат сознания лишился.

Беркут недалеко совсем отлетел. На соседней осинке присел, высоконько – не достать его. На сук ружьё повесил, а сам взялся на груди клювом пёрышки перебирать. На Игната и не смотрит вовсе, словно и не интересно ему, что там с тем сталось. Может, и бездыханный совсем – вон как повалился!