Марьяна Романова - Стая

Он хорошо разбирался в людях – как будто бы в нем был встроен детектор лжи. Ему достаточно было несколько минут поговорить с человеком, и он готов был выдать подробный диагноз – рассказать и о детских травмах, и о декорациях текущей жизни, и о планах и мечтах.

И чем больше он наблюдал за Аленой, за тем, как она быстро схватывает, какие правильные вопросы задает, как идет ей новая волчья личина, тем больше понимал – он не ошибся. Он боялся в это верить, предпочитая ложным надеждам ожидание и веря в то, что время как лучший лекарь и судья расставит все по своим местам.

Моя девушка Татьяна ходила во сне. Такое с ней случалось нечасто – сначала это меня пугало, но со временем я привык. Помню, в первый раз обнаружил ее, тихую и потерянную, совершенно обнаженную, в кухне. Она стояла у окна и тихонько раскачивалась, как тонкое дерево на ветру. Седые гладкие волосы раскиданы по плечам. Я даже сначала и не понял, что Таня спит. Она ведь была из тех, кто привык идти на поводу эмоций. Считала подавление эмоций актом саморазрушения. Если ей было грустно – она плакала, от души, всем своим существом переживая тоску. Зато потом становилось легче, как после бани. Когда радовалась – была похожа на веселого щенка. Кружилась, хохотала, буйно жестикулировала, встряхивала длинными серьгами из разноцветного бисера – как будто бы танцевала какую-то пляску Божественного Дурака.

Вот мне в первый момент и показалось, что Таня танцует, просто глаза прикрыла, прислушиваясь к внутренней музыке. Я даже замер в дверях, чтобы ею полюбоваться. Но потом кожей почувствовал – что-то не так, она слишком оторвана от окружающей реальности. Она подошла к открытому окну и вдруг одним движением вскочила на подоконник, как шаолиньский монах. И это было необычно – не было у Тани физической подготовки для подобных опасных трюков. Я встрепенулся, подскочил к ней, обхватил руками, поставил на пол. И только тогда выяснилось, что все это время Татьяна пребывала во сне, она даже не помнила, когда и зачем пришла в кухню.

С тех пор такое повторялось довольно часто. Я сначала переживал за нее – как бы не поранилась, как бы не наткнулась на что-то, не выпала бы из окна, не ушла бы в никуда в прострации. Но сомнамбул оберегает Луна, и сонная Таня вела себя так, как будто бы ей было ведомо шестое чувство. Постепенно я успокоился. В конце концов, у моей девушки было много странных особенностей – я с самого начала понимал, с кем связался. И отдавал себе отчет, что «заземлить» такое можно лишь частично.

И вот в ту ночь я проснулся и понял, что ее нет рядом. Сразу догадался, что произошло, на всякий случай пошел проверить, что она делает. Она, как обычно, обнаружилась в кухне, у распахнутого окна.

Татьяна с ногами взобралась на кухонный стол, коленями она обнимала холст, наскоро натянутый в простую деревянную раму. Ее рука быстро бегала, она сидела лицом к окну, и я не мог видеть, что она рисует. Но со спины она была похожа на увлеченную игрой виолончелистку, растворившуюся в потоке неслышной другим музыки. Холст освещал только свет луны. Как будто бы Татьяна водила невидимым смычком в воздухе. Я осторожно обошел стол, взглянул на холст и в первый момент отпрянул даже. С картины, которая быстро рождалась под ее суетливо бегающей рукой, смотрел на меня волк. Тело его было прорисовано схематично и второпях, но глаза – живые, настоящие. Волк смотрел на меня и как будто бы ухмылялся. И я не мог отвести взгляда от картины, словно меня загипнотизировали. Только усилием воли удалось выдернуть себя из этого морока.

Наверное, я был неоправданно груб – одним прыжком подскочил к Татьяне, выдернул холст из ее рук, поцарапав ее бедро. Она вскрикнула и проснулась. Глаза широко распахнуты, дыхание как у человека, который испытал смертельный ужас. Я тотчас же себя отругал – специально ведь брал в районной библиотеке книгу о лунатиках, и там было четко сказано, что обращаться с человеком в таком состоянии следует вежливо, ни в коем случае резко не выдергивать его из сна. Таня тряслась всем телом, я прижал ее к себе, как малыша, успокаивая.

И только напоив ее сладким крепким чаем и укутав в тяжелый банный халат, наконец спросил о картине. Но конечно, она ничего не помнила, не осознавала себя. И когда взглянула на полотно, даже рот ладонью зажала, чтобы сдержать крик.

– Это же он! – прошептала она. – Волкодлак. Он опять круги сужает, никогда меня в покое не оставит. Сначала брата моего забрал, теперь к тебе подбирается…