Марьяна Романова - Стая

То, что говорил Волк, было так чуждо и странно. Феде не все было понятно, иногда он просыпался с раскалывающейся головой – так случалось и когда мать заставляла его заниматься арифметикой. Федина семья не уделяла много внимания обучению сыновей – все трое два года отходили в одноклассную сельскую школу, все умели писать и читать, да и только. Федя завел специальную тетрадку – выменял ее на местном рынке на два литра молока и килограмм яблок. По утрам он записывал все, что говорил ему Волк во сне.

Великий Волк – освободитель для людей. Рождается он раз в сотню лет, а последний Великий Волк помер давно. Мир ждет прибытие нового – только вот когда это случится, через десять лет или через пятьдесят, никто не знает. Но все это время посвященные люди охраняют его традицию. По всему миру есть Хранители, и у каждого – такая вот икона, в которой есть частичка силы Великого Волка. Именно через икону станет известно, что новый Великий Волк родился, и тогда главной задачей Хранителя будет отыскать его и обучить.

Волк говорил и говорил, его голос звучал у Феди в голове, и это было болезненно, утомительно, и первое время он думал, что сходит с ума. Но шли недели, месяцы, годы, он привык, освоился и даже стал ждать этих ненастоящих встреч как иные ждут свидания с любимым. Стал замкнутым, молчаливым, мрачноватым, полюбил долгие лесные прогулки. Со временем мать, глядя на него, все чаще повторяла: «Ну надо же, был дите как дите, а с годами стал чисто отец!»

Однажды Волк ему жизнь спас.

Прощаясь с Федором, отец говорил – надеюсь, мы больше никогда не встретимся. Федор тогда обиделся. Не знал еще, что отец о смерти речь ведет.

Но прошли годы, и однажды вышло так, что Федор все-таки увидел своего мертвого отца.

Случилось это летом сорок первого года.

В сельсовет доставили повестки на желтоватой плотной бумаге – всем мужчинам, кроме дряхлых стариков, было велено явиться в райвоенкомат ближайшего городка. «За опоздание или неявку будете привлечены к ответственности». А на обороте – от руки написано: приходить обритым наголо, иметь с собою документы и продукты, громоздких вещей не брать». Пришла такая бумажка и на имена Федора и его братьев. Отец к тому времени уже давно спал в могиле, на стареньком кладбище близ деревенской часовенки. Мать была совсем старушкой, подрастерявшей былую склочность и прыть. К старости она стала медленной и равнодушной. Могла весь день провести на кособокой лавочке у своего дома, почти ничего не ела и почти ни с кем не разговаривала. Один из ее сыновей давно жил в городе, изредка от него приходили телеграммы. Деньгами он никогда своим не помогал, хотя вроде бы неплохо устроился – занимал какую-то должность на крупном заводе. Федор же и два его брата остались в деревне. У братьев давно были свои семьи, у каждого – уже по четверо детей. Свои дома.

Только Федор так и оставался бобылем, продолжал жить в родительском доме, переехав в комнату, которую когда-то занимал его отец.

Вырос он в мужчину видного, многие девушки на него засматривались. И матери его соседки не раз намекали – вот хорошо бы твоего парня с девкой моей свести. Красивая пара была бы, детишки бы пошли. Мать одно время в подобных разговорах с охоткой участвовала и даже пыталась на него влияние оказать, но потом опустила руки, поняла, что бесполезно все.

Со стороны казалось, что Федор вообще ничем не интересуется. Он любил уходить в лес и бродить там подолгу, иногда до самой ночи. Это была его отдушина. В остальное же время он был примерным сыном – внимательным и работящим. Дом починил, сарай новый построил, на огороде работал за троих. Не пил ни капельки спиртного, на сельской танцплощадке его ни разу не видели. Людей он не любил – увидит издали соседа и перейдет на другую сторону, а если с ним поздороваться, пробурчит что-нибудь себе под нос.

Даже братьев родных, которые в той же деревне жили, не привечал. Зайдут они к матери со своими женами и детишками – Федор поздоровается, да и уйдет в свою комнату, даже чаю вместе со всеми не выпьет.

И вот – лето сорок первого, война, повестка. Как заметалась мать – это было удивительно и жутко, ведь в последние годы она казалась растерявшей все чувства и реакции. С тех пор как ушел отец, ее общение с миром было скупым и вынужденным. Она как будто бы переключилась в режим дожития. Просто плыла по течению. Но это было не саморазрушение, а покорное ожидание своего срока.

А тут – забегала по дому, заголосила вместе с другими бабами. В те дни над деревней вой стоял – понимали ведь, чуяли, куда их мужья и сыновья отправляются.