Виктор Венцель - АтриуМ

Холод. Эта проблема была куда важнее, и куда страшнее всяческих историй, придуманных полупьяным проводником. Алекса никогда не думала, что холод может быть таким – жестоким, липким, насыщенным, вгрызающимся в плоть и кости и обжигающим горло, как жидкий огонь. Сколько человек способен выдержать в таких условиях, прежде, чем превратится в окоченевший труп, покрытый инеем в абсолютной темноте? День? Сутки? Неделю? Сколько вообще существует стадий обморожения, и какая из них фатальна? Что ты вообще знаешь о холоде, Алекса? Не о холоде, а о Холоде, с большой буквы?

Она никак не могла собрать в голове всю информацию, хотя старательно пыталась отвлечься этими мыслями от ужаса, который снова и снова захлестывал ее ледяной волной.

«Движение. Нужно двигаться. Постоянно, через силу, даже если кажется, что сил больше не осталось, – думала она, вцепившись рукой в блестящую сталь ледоруба, – Нужно заставлять кровь бежать по венам, а сердце, перекачивать эту самую кровь. Остановишься – можешь считать, что это конец. Понимаешь, девочка? Только как же это сделать, если невозможно даже разжать пальцы, а каждый шаг требует стольких усилий, что шумит в ушах».

Что там говорил Маркус по этому поводу? Как он окрестил такие места? Мертвая зона? Или он говорил так о высоте? О горных клыках и оскаленных вершинах? Впрочем, какая разница – быть сверху, или снизу. Все равно здесь слишком тесно, слишком холодно и нечем дышать. А может быть, это Холод так опаляет легкие, что не хватает кислорода? Или воздух слишком разрежен на такой глубине, и она вот-вот потеряет сознание? Что обычно предшествует кислородному голоданию? Ужас, паника, истерика, сонливость? Может, галлюцинации?

Странно, но кажется, тусклое голубое свечение, исходящее из ледяных стен, становилось все ярче и насыщеннее. Или ей это только казалось, или глаза, и в самом деле, привыкли к темноте, а быть может, это была отчаянная попытка ее тела справиться с надвигающейся гибелью?

Алекса остановилась, попыталась протереть глаза свободной рукой, но лицо настолько одеревенело, что она даже не почувствовала прикосновения. Если прислушаться, можно услышать, как ломается ледяная корка, когда она пробует свести пальцы вместе. Или это только кажется. Способен ли холод влиять на сознание? И кто выжил, после таких экспериментов, чтобы рассказать о своих наблюдениях?

Когда она открыла глаза, коридор – эта ледяная светящаяся глотка, ощетинившаяся клыками ядовито-белых сосулек, неожиданно пошел вправо и вниз. Уклон и поворот были ощутимы физически – пришлось приложить все силы, чтобы не скатиться по зеркалу под ногами вниз, в полную темноту, куда-то далеко, за грань понимания. А спустя еще четверть часа блужданий, как подсказывал Алексе внутренний секундомер, она замерла на первом перекрестке. Это было настолько неожиданно и внезапно, что Алекса замерла на месте, пытаясь поверить в увиденное. Она закрыла глаза и потрясла головой, пытаясь отогнать морок, но развилка была настолько же реальной, насколько реальны были ледяные стены кругом. Один черный провал уходил вперед, другой забирал вправо, напоминая распахнутый рот, готовый проглотить долгожданную жертву.

Алекса попыталась разглядеть что-то по ту сторону темноты, подсвеченной привычным голубым отсветом, но не смогла разобрать ничего, кроме смазанной грязно – серой гаммы.

Это уже было совсем плохо. Заблудиться в лабиринте – слишком печальный исход. Тесей использовал в своих странствиях нить Ариадны, чтобы найти выход из застенков минотавра, а у Алексы, даже «кусок веревки статика, длинной 12 метров для передвижения по ледникам», так ревностно оберегаемый Карстоном, остался далеко-далеко, в теплом номере отеля, за преградами из снега и льда.

Алекса была готова разрыдаться от страха и обиды, но усталые глаза, обрамленные заиндевевшими ресницами, оставались сухими. В таком холоде слезы превратятся в лед быстрее, чем она получится моргнуть. Она отступила на шаг назад, попыталась понять, куда ей нужно следовать и двинулась в правый провал, где тусклый голубой свет казался чуть более ярким.

Новое ответвление коридора оказалось точно таким же, как предыдущее – те же гротескные колонны, те же сосульки над головой, готовые сорваться вниз, будто острые кинжалы, тот же зеркальный пол, уложенный самой прочной и ровной в мире плиткой.

Впрочем, свечение, и правда, стало значительно ярче, словно некая энергия копилась под ледяной коростой, пробиваясь наружу тонкими острыми лучами. Она видела, как свет отражается в гранях литых колонн, переламывается в ледяных остриях сверху, прыгает под ногами в такт ее шагам, словно живой, повторяя каждое ее движение.