Надежда Ясинская - ПоЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя

Я чувствовал, как болят ей эти слова.

– А если бы предложили тебе исполнить заветное желание. Согласилась бы?

– Ты – идиот? – хмыкнула Ирка, повернулась ко мне. – Кто бы отказался?

– А если б дали миллион. Но ты бы знала, что за каждую сотню из этого миллиона умер незнакомый тебе человек?

– Запросто. Хоть и знакомый. Особенно те бритые уроды. Блюстители половой чистоты, мать их! Они меня не жалеют. Почему я их должна жалеть?

Ирка сощурилась, глумливо уставилась на меня:

– А ты можешь дать сто тысяч? Евро, разумеется.

– Я просто сказал.

– Просто он сказал, – передразнила Ирка. – Не трави душу. И так тошно.

Глава седьмая

12-13 октября 2013 года, суббота-воскресенье

***

За выходные перечитал «Фауста». Затем, выборочно, «Мастера и Маргариту». Не мог избавиться от наваждения: липучие мысли цеплялись за ночного гостя.

Неверующий в чертовщину, боялся в нее поверить.

Я отмахивался, смеялся над собой, корчил в зеркало глупые рожи, но колючее семечко заронилось в сердце, тревожило, лишало покоя.

« Если бы, ТО предложение было правдой (глупой, невозможной!), – подленько думал я, отложив книгу. Тут же ловил себя на ереси, одергивал, пробовал читать, но все равно думал. – Если бы, правда. Чисто теоретически. Что бы загадал?

Видимо ничего. Если за каждое желание, даже самое безобидное, кто-то умрет… ».

Снова раскрыл книгу. Отравленные мысли не отпускали:

« Из-за денег убивать пошло.

А из-за любви?

Благородно.

Из ревности?..

В любом случае, лишить жизни – поступок страшный и мерзкий.

Даже животное убить… ».

Прикрыл свинцовые веки. На экране сознания – словно в недавнем сне – проявились картинки моих грехов. И среди них тот, который до сих пор считаю самым мерзким. Даже паскуднее, чем искушение замужней женщины, чем растление школьницы.

***

История эта случилась давно. В период между женами.

Кончалась осень. Шел дождь.

Я увидел его – маленький живой комочек – возле мусорника.

По пути к магазину, вынося пакет с отходами, у контейнера я заметил шевеление: промокший и несчастный котенок ворочался среди лоскутков и тряпок, в миниатюрном плетеном лукошке, которое когда-то служило хлебницей, а ныне стало последним пристанищем живой кошачьей души.

Он жалобно попискивал и смешно слизывал розовым язычком с усов и лапок холодную морось.

« К вечеру околеет, – подумал я, жалея котенка и осуждая его бывших хозяев. – Или бродячие собаки загрызут? ».

Я выбросил пакет и побрел дальше по своим неотложным делам.

Однако, не успел отойти и ста метров, как свинцовая тоска подступила к сердцу:

« А чем я лучше душегубов, обрекших на смерть невинное животное? ».

Я представил, как ему страшно, и мокро, и жутко. И безмерно одиноко.

« Мы с ним похожи – выброшенные, бесполезные, никому ненужные ».

И тогда я решил положиться на Судьбу: если котенок никуда не денется до моего возвращения, то заберу домой, а там видно будет.

Спустя два часа он был на месте. За это время он сумел опрокинуть лукошко и вываляться в тягучих соплях неизвестного происхождения.

Я подобрал дрожащее тельце, как смог – брезгливо – обтер его теми же лоскутками и сунул в бумажный пакет, намеренно прихваченный в магазине для этой цели.

Принес найденыша домой, вымыл, обогрел, определил место на кухне и назвал Жорой в честь соседа из далекого детства.

***

Так начался в моей жизни годичный период мытарств, названный в дневниках «Кошкин дом».

Жалость – смертный грех, как выяснилось впоследствии, но тогда я не знал этой Великой Истины. А если бы и знал, то посчитал кощунством.

Моего умиления котенком хватило ненадолго.

Отогретый и накормленный, Жора быстро подрастал, любя меня беззаветной кошачьей любовью.

Лишь только гас свет, кот оставлял гнездышко на кухне, норовил примоститься в моей постели, желательно под одеялом. Он шумно муркотал, не давая мне заснуть. Но еще больше раздражал, когда отправлялся бродить по подоконнику, смотреть сквозь стекло на ночной город и нечаянно сбрасывать на пол вазоны.

После нескольких разбитых цветочных горшков, я принялся на ночь запирать Жору в туалете. Он отчаянно скреб двери и жалобно скулил, напрочь лишая меня сна.

Я в отчаянии обзывал кошака матерными словами и грозился завтра же выбросить туда, откуда взял. Конечно же, не выбрасывал, поскольку утро вечера мудренее и милосерднее – ночные страхи уходили, недосыпание растворялось в суете, а верный кот виновато терся у ног, муркотал и просился заскочить на колени.