Артур Александров - Тиара боли

– Сегодня будут вознаграждены надежды и устремления твои, – произнес Голос.

Несчастное создание не могло слышать его, и не могло видеть, как по белеющей во мраке словно вываренная кость странице побежали невидимой рукой наносимые строки – витиеватые письмена на мертвом и жутком языке.

– Но ты не ведаешь, к чему стремишься. И в конце пути, так желанного тобой, ждет тебя только новая боль.

Умолк и растаял Голос из неведомых пределов, и ненавидящий взор отвратился от обездвиженного пятна на сырой земле. А где-то в небесах, огненной слезой упала звезда со щеки продрогшей от страха Ночи. Тяжким бременем нахлынули на нее забытые – казалось, навсегда – воспоминания. О страшных временах, и о веках, проведенных в нерушимых оковах, когда темнота и красота её были в плену у чудовищной воли. Нет, не сгинула проклятая сила, и не смыта белесая печать смерти с человеческого рода. Ничто не искуплено и не прощено! И от Вечности не спастись…

Наивны тщеславные глупцы, охотно мнящие даже собственные страдания особенными жестокими дарами, неведомыми другим. Но Тина не входила в их число. Она знала. Знала с самого начала, что её история лишь одна из тысяч других историй таких же юных и неопытных девушек с большими надеждами и еще большими ошибками. Но разве молодость не создана для дерзаний? Упрямое миловидное личико в обрамлении каскада густых каштановых кудряшек отразило недетскую решимость. И остроглазая, смелая девчонка с головою бросилась в омут потрясающего, яркого, самого увлекательного приключения в мире, имя которому – любовь.

Валентину Мельникову, студентку третьего курса историко-английского факультета, любили и преподаватели, и студенты. Бойкая, смышленая девица легко заводила друзей, умела быть и внимательной слушательницей, и участливой советчицей, к тому же, обладала отличной памятью. Легко усваивая преподносимый самыми нудными лекторами материал, она избегала дурного расположения духа даже на студенческих эшафотах-сессиях. Но ее нельзя было назвать беззаботной «тусовщицей». Кипучая энергия сочеталась в Тине с твердой жизненной позицией и вполне устойчивыми моральными принципами. Нередко выходило так, что сердитая девушка в юбочке-колокольчик с родительской строгостью пресекала хулиганские выходки друзей, инициаторы которых были вдвое больше и агрессивней. Плещущие гормонами и разрушительными бунтарскими настроениями молодые люди почему-то тушевались, заслышав дробный стук каблучков её васильковых «лодочек».

Целеустремленная, общительная, веселая третьекурсница казалась неуязвимой для невзгод судьбы, о которых вещали многомудрые изречения на старицах её ровесниц в социальных сетях. Этот превосходный образчик здоровья – как телесного, так и душевного – бороздил неспокойные воды студенческой жизни победоносным фрегатом, рассекая туманы острым носиком-утлегарем. И лишь один ворчливый доцент, невысокий пожилой вдовец, смотрел на Мельникову с меланхоличным сочувствием. Ведь он знал, что в морях опасность таится порой не в хмурых штормовых тучах, а в темной глубине, где илистое дно так часто вздымается гибельными пиками подводных рифов. «Не потони только, девочка», вздыхал Валентин Семенович, со старческой брюзгливостью накликая неприятности на неосторожную юность. Но опасениям его было не суждено сбыться. Нет, не потонула юркая, добрая девочка в пенных волнах. Опустившись на самое дно, она восстала вновь, не дрогнув под давящей толщей вод, не став добычей плотоядных акул. Она обрела силу этой бездны. И изменилась.

– Долго спишь, – промурлыкала гибкая хищница, вернувшись в свои томные покои, – Давайте немного взбодрим нашего гостя, – бросила она двум рослым охранникам, вошедшим следом.

Повинуясь её красноречивым жестам, мужчины, не дав юноше опомниться, распластали обнаженное тело лицом вниз. Пленник вяло сопротивлялся, уже хорошо зная, насколько бессмысленны и беспомощны эти попытки. Только когда ему грубо и недвусмысленно раздвинули худые безволосые ноги, он затрепыхался, как пойманный мотылёк, вызвав довольную улыбку хозяйки покоев.

– Проснулся! Проснулся! – зашлась мучительница заливистым смехам, хлопнув в ладоши.

На измученную долгими днями истязаний плоть обрушились новые побои. Темнота за стенами лупанария сгустилась и прильнула к окнам, жадно глотая человеческие страдания подобно ненасытному омуту, а порочные лица на висящих в массивных рамах портретах скалились будто живые.