Басти Родригез-Иньюригарро - Ловец жемчуга. Квинтовый круг мажорных тональностей

«Вот зачем им эти Хлодвиги? Память-то не резиновая. Засунули в расписание пять часов английского. Своё надо учить! Своё знать!». Застольная беседа, невинное сотрясение воздуха.

«Это – не наше, это противоречит нашему менталитету. Не согласен – уезжай, никто тебя не держит», – уже агрессивней.

И прямая атака: «Без корней ты – пустое место!».

Пожиратель фонарей взлетел с сугроба на провода, перемахнул через крышу и помчался над пустынной улицей, убегая от старого кошмара.

В раннем детстве всё воспринимаешь буквально. Он не чувствовал под собой корней, но поверил: шершавые щупальца вот-вот выберутся из-под земли, предъявят права на подвижное, неприкаянное тело, обовьют щиколотки, колени, доберутся до шеи, заплетут голову, заставят стоять смирно.

Он вообще не любил предъявления прав и прочих заведомых ограничений, поэтому на стандартный вопрос – «Кем ты хочешь стать?» – всегда отвечал: «Никем». Лишь раз, заглотив первый в жизни бокал столового вина, ляпнул: «Ловцом жемчуга».

Почему? Скорее всего, потерял нить разговора. Над головой шуршали паруса, в нос бил запах Саргассовых водорослей и соли. Впереди лежал полуостров Юкатан, духи взывали из сенотов журчащими голосами, и он, капитан, чьи сапоги с глухим стуком мерили палубу, боролся с наваждением: он знал, что сеноты – лишь провалы в известняковой породе, что, спустившись туда, опытный ныряльщик минует подводную пещеру и всплывёт в открытом океане, а не в мире духов. Однако почему он слышал еле различимый шёпот у виска? Почему всё золото Мексики не занимало его, но влекли колодцы, нырнув в которые, можно оказаться по ту сторону?

Гости смеялись удачной шутке, мать на повышенных тонах объясняла, что собирать жемчуг – рабский труд, и он не знает, какую чушь сморозил, а он представлял, как из лопнувших барабанных перепонок сочится тёмная кровь.

В начальной школе отказ говорить о будущем считали следствием замкнутости. В средней решили, что допрашиваемый витает в облаках.

Он не столько витал в облаках, сколько дрейфовал с камнем на шее: жизнь представлялась ему закольцованной трассой, гонкой – «Определись, выучись, заработай на старость». Такую жизнь не стоило проживать, и он не проживал её изо всех сил, обрастая мелкими пороками, как корпус затонувшего корабля – водорослями и ракушками.

Стремление не быть сочеталось с жаждой бессмертия. Он презирал всё, что не имело отношения к вечности, как то: оценки, карьерные планы, репутация.

К началу одиннадцатого класса он решил, что долго не протянет: забыл, как ходить, если не шатает, не узнавал себя в зеркале, если цвет лица отдалённо напоминал оттенок человеческой кожи, проверял пульс, если сердце не стучало молотом по рёбрам.

Тревожило одно: вдруг смерть – что-то типа его снов – тягучее, бессмысленное повторение прожитого дня?

Прыгая от фонаря к фонарю, он заметил внизу жёлтую кляксу. Такси.

Разбуженная память ухватилась за ноябрьский день, когда он пришёл из школы, упал на диван и заснул, не раздеваясь, потому что ночью с кем-то пил и дёргался в неоновых вспышках под музыку, достаточно громкую, чтобы заглушить любую шевельнувшуюся мысль.

К десяти вечера он очнулся с осознанием: план непринятия судьбы не сработал.

Он никогда не расставлял точек над i. Чудом сохранял лицо, придумывал разумные объяснения ночным загулам, кивал при разговорах о будущей профессии.

На что он рассчитывал? Истощение, передоз, дурная болезнь? Обходят стороной. Бешеное сердцебиение, бледность, нарушенная координация – не более, чем усталость. Проспал шесть часов кряду – силы вернулись.

Выпадет катастрофа поскромней? Справка вместо аттестата, заваленные вступительные экзамены?

Вряд ли. Учителя делятся на две категории: одни его терпеть не могут, другие ставят оценки за хорошо подвешенный язык и «красивые глаза». Вторая категория воздействует на первую, и долги чудом закрываются.

Такими темпами он и в университет случайно поступит, случайно выучится, случайно заработает на старость… Маска прилипла к лицу, уже не хочет отдираться.

Потянуло на улицу. Он накинул пальто, выдал очередное разумное объяснение для матери, спустился по лестнице, потому что не хватило терпения дождаться лифта. Прошагал три квартала, достал телефон и вызвал такси.

Ветер бил в лицо по-зимнему. Волосы промокли, заледеневшие руки он засунул в карманы пальто. «Что, нечего беречь?», рявкнула проходящая мимо женщина. Он не сразу сообразил, что она намекает на непокрытую голову и отсутствующие мозги. «Нечего», отозвался он эхом, «Нечего беречь, нечего беречь…». У него заело.